КОММЕНТАРИИ (А)

Иные днями и ночами

Вершили темными делами,

Которым обучать юнцов

Рискнул бы худший из отцов.

Отдавая молодежь в ученье, с тем чтобы при
достижении зрелости она могла обеспечивать себе
средства к жизни, большинство людей подыскивают
для нее те или иные законные занятия, вокруг
которых в каждом большом обществе создаются целые
компании или товарищества. Тем самым все науки и
искусства, а также профессии и ремесла со
раняются в государстве до тех пор, пока они
приносят пользу, поскольку молодежь, которая
ежедневно обучается им, постоянно восполняет
потери, наносимые смертью стариков. Но поскольку
из-за большой разницы в расходах, которые
требуется понести для того, чтобы утвердиться в
каждом из этих занятий, одни из них пользуются
большим почетом, чем другие, все
предусмотрительные родители при выборе их
принимают во внимание главным образом свои
возможности и свое материальное положение.
Человека, который дает три или четыре сотни фунтов
крупному купцу на обучение своего сына, но лишен
возможности выделить последнему две или три тысячи
фунтов для обзаведения собственным делом, когда
кончится срок его обучения, должно серьезно
порицать за то, что он не обучал своего сына
чему-либо такому, что потребовало бы впоследствии
меньше денег.

Есть множество людей благородного воспитания,
которые имеют очень небольшие доходы, но вынуждены
в силу своих пользующихся почетом занятий
изображать из себя фигуру более крупную, чем про
тые люди, получающие вдвое больший доход. Если у
них есть дети, то зачастую бедность делает
невозможным их обучение почетным занятиям, а
гордость не позволяет отдавать их в ученье к
представителям каких-либо недостойных тяжелых
профессий, и тогда в надежде либо на перемену
фортуны, либо на помощь друзей, либо на благо
риятный случай они раз за разом откладывают
определение их судьбы, пока незаметно дети не
становятся взрослыми и в конечном итоге не умеют
ничего. Я не берусь определять, является ли это
пренебрежение более жестоким по отношению к детям
или более вредным для общества. В Афинах всех
детей заставляли помогать своим родителям, если
они впадали в нужду. Но Солон\footnote{ Солон (ок.
638 - ок. 559 до н.э.) - афинский политический
деятель и законодатель.} издал закон, по которому
сын не обязан помогать своему отцу, если тот не
обучил его никакому занятию.

Некоторые родители обучают своих сыновей хорошим
профессиям, вполне соответствующим их материальным
возможностям в момент начала обучения, но,
случается, умирают или терпят неудачу в делах до
того, как их дети закончат куре обучения или
приобретут достаточно умения, чтобы самостоятельно
заняться своим делом. С другой стороны, очень
многие молодые люди хорошо обеспечены и
самостоятельно устроены и все же (одни из-за
отсутствия трудолюбия или же недостатка знаний в
избранном ими занятии, другие из-за чрезмерного
пристрастия к удовольствиям, а третьи - таких
немного - из-за несчастий) впадают в бедность и
совершенно не способны содержать себя за счет того
дела, которому они обучены. Небрежное отношение к
занятиям, плохое ведение дел или же несчастья, о
которых я говорил, безусловно, очень часто
наблюдаются в густонасёленных местах, и, следо
ательно, ежедневно большое число людей оказываются
выброшенными в широкий мир без средств к
существованию, каким бы богатым и могущественным
ни было государство и какие бы меры ни принимало
правительство, чтобы помешать этому. Каким же
образом необходимо устроить этих людей? Я знаю,
что флот и армия, без которых редко обходится мир,
примут некоторых в свои ряды. Честные работники,
расположенные трудиться, станут подмастерьями в
том цеху, к которому принадлежат, или поступят на
какую-либо иную службу. Те из них, которые учились
и посещали университет, могут стать школьными
учителями, преподавателями, а немногие - получить
то или иное место в каком-либо присутствии. Но что
же станет с лентяями, вообще не желающими
работать, и с непоседами, вообще не способными
хоть к какойнибудь постоянной привязанности?

Те, кто всегда восторгался пьесами и героическими
романами и может похвастаться хоть намеком на
благородные манеры, по всей вероятности, обратят
свой взор на сцену; и если они хорошо владеют ора
орским искусством и наделены голосом достаточной
силы, то становятся актерами; те, кто любит свой
желудок более всего на свете и к тому же обладает
хорошим вкусом и немного разбирается в стряпне, бу
ут стремиться подружиться с обжорами и
эпикурейцами\footnote{Здесь эпикурейцами названы
люди, склонные к чувственным удовольствиям и
наслаждениям. Такое вульгарное понимание этики
Эпикура (ок. 341-270 до н.э.) получило широкое
распространение в Европе под влиянием идейных
противников древнегреческого философа.}, научатся
раболепствовать и сносить всяческие унижения и тем
самым превратятся в тунеядцев, всегда льстящих
хозяину и причиняющих вред остальным членам семьи.
Другие, кто на основе своей собственной и
компаньона непристойности судит о невоздержанности
людей, естественно, займутся любовными делами и
попытаются жить сводничеством за счет тех, у кого
недостает либо досуга, либо находчивости, чтобы
позаботиться о себе самом. Те, у кого вообще
отсутствуют какие-либо принципы и кто Ври этом еще
хитер и ловок, становятся шулерами, карманниками
или Фалыцивомонетчиками, если им позволяют их
сноровка и изобретательность. Другие же, заметив
доверчивость простых женщин и вообщe глупых людей,
обладая к тому же наглостью и хитростью, либо вы
ают себя за врачей, либо же становятся
предсказателями судьбы; и каждый обращающий пороки
и слабости других себе на пользу стремится
обеспечить себе на жизнь самым легким и самым
коротким путем, какой только позволяют ему
дарование и способность.

Конечно, такие люди являются отбросами
цивилизованного обищества; но глупцы те, кто, не
учитывая сказанного здесь, бранят недостаточную
суровость закона, позволяющего людям так жить, в
то время как мудрецы довольствуются тем, что
принимают все возможные меры предосторожности,
чтобы не оказаться ими обманутыми, а не ругают
того, чего не в силах предотвратить само
человеческое благоразумие.


(Б)

А впрочем - остальные тоже

С мошенниками были схожи...

Должен признать, что это очень неважный комплимент
для всей той части людей, которая занята
торговлей. Но если слово "мошенник" понимать во
всей его широте, т.е. включать в это понятие
всякого, кто неискренен и нечестен и кто делает
другим то, чего он не хотел бы допустить в
отношении самого себя, тогда я не сомневаюсь, что
докажу это обвинение. Не будем говорить о
бесчисленных хитростях, помогающих оптовым
продавцам и покупателям обманывать друг друга,
которые ежедневно допускаются и практикуются даже
самыми честными из торговцев; покажите мне
торговца, который всегда раскрывает недостатки
своих товаров желающим купить их за более низкую
цену; больше того, где вы найдете способного хотя
бы иногда тщательно не скрывать эти недостатки в
ущерб покупателю? Где тот купец, который никогда
против своей совести не восхваляет своих товаров,
намного преувеличивая их достоинства, чтобы они
лучше продавались?

Децио, очень влиятельный человек, имевший большие
заказы на поставку сахара в различные заморские
страны, вел переговоры о значительной партии этого
товара с видным вест-индским купцом Алькандером;
оба хорошо знали рынок, но не могли прийти к согла
ению: Децио был человек состоятельный и полагал,
что никто не должен покупать дешевле, чем он;
Алькандер тоже был состоятельный человек и, не
нуждаясь в деньгах, стоял за свою цену. В то время
как они заключали свою сделку в таверне около
биржи, человек Алькандера принес своему хозяину
письмо из Вест-Индии\footnote{Вест-Индия - общее
название островов в Атлантическом океане, располо
енных близ Центральной Америки.}, в котором ему
сообщали о значительно большем количестве сахара,
прибывающем в Англию, чем ожидалось. Теперь уже
Алькандер не желал ничего более, как продать по
цене, даваемой Децио, прежде чем эта новость
станет всем известна; но, будучи хитрой лисой, не
желая обнаружить свое стремление как можно скорее
заключить сделку, но и не желая потерять своего
покупателя, он прекратил тот разговор, который они
вели, и, придав себе беззаботный вид, хвалил
приятную погоду, а затем, заговорив о том
восторге, который он испытывает при виде своего
сада, пригласил Децио поехать с ним в загородный
дом, расположенный не более чем в двенадцати милях
от Лондона. Стоял месяц май, и так как это было
днем в субботу, Децио, будучи одиноким, до
вторника не имел никаких дел в городе, он принял
приглашение, и они уехали в экипаже Алькандера.
Децио великолепно принимали в тот вечер и на
следующий день; в понедельник утром, чтобы
нагулять себе аппетит, он пошел подышать воздухом
во владениях Алькандера и, возвращаясь обратно,
встретил знакого джентельмена, который рассказал
ему пришедшую накануне вечером новость, что флот,
плывший с Барбадоса\footnote{Барбадос - остров в
Вест-Индии, с 1605 г. - колония Англии. На острове
выращивались тростниковый сахар и хлопок, которые
вывозились в Европу.}, уничтожен бурей, и добавил,
что до его отъезда из Лондона это подтвердили в
кофейне Ллойда, где предположили, что к открытию
биржи цена на сахар подымется на 25 процентов.
Децио возвратился к своему товарищу и немедленно
возобновил разговор, прерванный ими в таверне.
Алькандер, полагая, что его дело наверняка
выгорит, намеревался продолжить его только после
обеда и очень обрадовался, увидев, что его так
удачно опередили, но, как бы страстно ни желал он
продать, другой еще более нетерпеливо хотел
купить; и все же оба они, остерегаясь друг друга,
значительное время разыгрывали, насколько было в
их силах, полнейшее равнодушие, пока наконец
Децио, подогретый тем, что он узнал, не подумал,
что дальнейшие отсрочки могут оказаться опасными,
и, бросив гинею на стол, не заключил сделку по
цене, предложенной Алькандером. На следующий день
они поехали в Лондон; известие оказалось
правильным, и Децио заработал пятьсот фунтов на
своем сахаре. Алькандер, хотя и он стремился
перехитрить другого, сам получил той же монетой, и
тем не менее все это называется честной игрой; но
я уверен, что ни тот ни другой не хотели бы, чтобы
с ними поступили так, как они поступали друг с
другом.

(В)

Коль дрались на войне солдаты 

х ждали почести, награды.

Желание людей, чтобы о них имели хорошее мнение,
настолько необъяснимо, что, хотя их втягивают в
войну против их воли, а некоторых - за совершенные
ими преступления, и вынуждены они воевать изпод
палки, перенося угрозы и часто побои, все же они
пользуются пoчетом за то, чего они бы избегали,
будь это в их власти; в то время как, если бы
разум влиял на человека так же, как гордость, он
никак не мог бы получать удовольствие от не
заслуженных им, по его же собственному мнению,
похвал.

Честъ в точном и подлинном значении этого слова,
как мы его понимаем и здесь употребляем, есть не
что иное, как хорошее мнение о нас других людей,
которое считается более или менее значительным в
зависимости от того, более или менее шумно и
суматошно его выражают; а когда мы говорим, что
монарх является источником чести, это означает,
что он обладает властью посредством знаний или
церемония или обоих вместе отличать того, кого он
хочет, и это отличие имеет такую же ценность, как
и его ходовая монета, и обеспечивает его вла
ельцу хорошее мнение каждого, заслуживает он того
или нет.

Противоположностью чести является бесчестье, или
позор, которое заключается в плохом мнении и
презрении других; и так же, как первое считается
вознаграждением за хорошие поступки, второе счита
тся наказанием за плохие; и в зависимости от того,
насколько открыто и грубо проявляется это
презрение других, в такой же степени лицо, ему
подверженное, терпит унижение. Этот позор называют
также стыдом по тому последствию, которое он
вызывает; ибо, хотя добро и зло чести и бесчестья
мнимы, в стыде заключена определенная реальность,
поскольку он обозначает аффект, у которого имеются
соответствующие симптомы; он берет верх над нашим
разумом, и чтобы его подчинить, требуется столько
же труда и самоотречения, сколько и для всех
остальных аффектов; а поскольку самые важные
поступки в жизни часто совершаются в зависимости
от того влияния, которое этот аффект оказывает на
нас, то полное понимание его должно помочь
выявлению тех понятии о чести и бесчестье, которые
существуют в мире. Поэтому я опишу его подробно.

Прежде всего дадим определение этому аффекту -
стыду; я полагаю, что стыдом можно назвать
печальное размышление о нашей собственной
недостойности, вытекающее из опасения, что другие
либо заслуженно презирают нас, либо могли бы
презирать, если бы все знали. Единственное весомое
возражение, которое может быть выдвинуто против
этого определения, состоит в том, что невинные
девственницы часто испытывают стыд и краснеют,
когда они не виновны ни в каком преступлении, и не
могут дать никакого разумного объяснения этой
слабости и что люди часто испытывают стыд за
других, с которыми их не связывает дружба или
родство, и, следовательно, можно привести тысячи
примеров проявления стыда, к которым неприменимо
данное определение. В ответ на это я прежде всего
прошу принять во внимание, что скромность женщин
является результатом обычая и воспитания,
благодаря чему всякое обнажение тела, не
продиктованное модой, и все грязные выражения
представляются им ужасными и отвратительными, и,
несмотря на это, в воображении самой
добродетельной молодой женщины, какая только живет
на земле, часто будут невольно возникать мысли и
путаные представления, в которых она ни за что на
свете никому не признается. Затем я утверждаю,
что, когда в присутствии неопытной девственницы
произносят непристойные слова, она боится, что
кто-либо может подумать будто она знает, что
означают эти слова, и, следовательно, она понима
т и это, и то, и другое, и разные вещи, а она
желала бы, чтобы считали, что она их просто не
знает. Размышление об этом и о том, что о ней по
умают плохо, вызывает в ней тот аффект, который мы
называем стыдом; и если что-либо, пусть ни в коей
мере даже отдаленно не связанное с
непристойностью, наведет ее на тот образ мыслей, о
котором я говорил и который она считает
преступным, то эффект будет тот же самый, осо
енно в присутствии мужчин, пока она сохраняет
скромность. Чтобы испытать справедливость этого
положения, пусть в комнате, соседней с той, в
которой находится та же самая добродетельная
молодая женщина (причем она должна быть уверена,
что о ее присутствии там никто не знает), говорят
так непристойно, как заблагорассудится; и она
будет слушать это, если не вслушиваться, вовсе не
краснея, потому что в этом случае она считает, что
это все ее не касается; и если все же разговор
заставит ее щеки покраснеть, то, что бы ни во
бражала ее невинность, можно определенно сказать,
что краску вызвал аффект и в половину менее
унизительный, чем стыд. Но если в том же самом
месте она слышит что-то сказанное о себе самой,
что должно ее опозорить, или называют что-то
такое, в чем она тайно виновна, тогда десять
против одного, что она будет испытывать стыд и
покраснеет, хотя ее никто не видит, потому что у
нее есть основание бояться, что о ней думают или
могли бы думать презрительно, если бы все стало
известно.

Мы часто испытываем стыд и краснеем за других (что
составляет вторую часть возражения) только потому,
что иногда принимаем слишком близко к сердцу дела
других; так, люди вскрикивают, когда видят других
в опасности. Когда мы размышляем слишком серьёзно
о том влиянии, которое оказал бы на нас такой
заслуживающий порицания поступок, если бы мы его
совершили, то жизненные духи и, следовательно,
кровь незаметно возбуждаются, так же как если бы
этот поступок был действительно совершен нами, и,
таким образом, должны появиться те же самые
симптомы.

Стыд, который как будто бы безо всякой причины
испытывают темные, невежественные и невоспитанные
люди в присутствии тех, кто их превосходит в
соответствующих качествах, всегда сопровождается
сознанием своих слабостей и недостатков и вытекает
из него; и самый скромный человек, каким бы
добродетельным, знающим и воспитанным он ни был,
также испытывал стыд йз-за какой-нибудь вины или
неуверенности в себе. Тех, кто по простоте или
из-за недостатка воспитания чрезмерно подвержен
этому аффекту и постоянно находится в его власти,
мы называем застенчивыми; а тех, кто из неуважения
к другим и ложного мнения о своих собственных
способностях научился не поддаваться ему, когда
следовало бы, называют наглыми или бесстыдными. Из
каких странных противоречий соткан человек!
Противоположностью стыда является гордость (см.
Комментарий М.), однако никто не может испытать
первое [чувство], если никогда не испытывал вто
ое, ибо наша столь необыкновенная озабоченность
тем, что другие подумают о нас, может вытекать
только из того огромного самолюбия, которое мы
питаем к самим себе, и не из чего больше.

Что эти два аффекта, содержащие в зародыше
большинство добрoдетелей, являются реальными, а не
воображаемыми качествами нашей натуры,
доказывается их очевидными и разными
последствиями, которые независимо от нашего разума
сказываются на нас, как только мы подвергаемся
тому или другому аффекту. Когда человека одолевает
стыд, он замечает, что падаег духом; сердце
кажется холодным и сжатым, и кровь бежит от него
на периферию тела; лицо горит, шея и часть груди
тоже пылают; он точно свинцом налит; голова
опущена вниз, а глаза сквозь туман смуищения смот
ят в землю; никакие обиды не могут его тронуть; он
устал от самого своего существования и страстно
желает сделаться невидимым. Но когда, удовлетворив
свое тщеславие, он торжествует в гордости, то обна
уживает прямо противоположные симптомы: дух его
играет и гонит кровь по артериям; теплота,
большая, чем обычно, укрепляет и расширяет сердце;
конечности спокойны; он ощущает лёгкость во всем
теле я воображает, что мог бы ступать по воздуху;
он высоко держит голову, а глаза его смотрят
вокруг весело; он радуется своему существованию,
склонен к гневу и был бы рад, если бы весь мир мог
заметить его.

Трудно поверить, насколько необходим стыд для
того, чтобы сделать нас общительными; стыд
составляет слабость нашей натуры; все люди, когда
он их поражает, подчиняются ему с сожалением и
предотвратили бы его, если б могли; и все же
именно от него зависит счастье общения, и ни одно
общество не могло бы стать утонченным, если бы
большая часть людей не была ему подвержена.
Поскольку чувство стыда мучительно и все создания
постоянно прилагают усилия для защиты от него, то
возможно, что человек, стремящийся избежать этого
беспокойства, в значительной мере поборол бы свой
стыд к тому времени, когда повзрослел; однако это
наносило бы ущерб обществу, и поэтому начиная с
раннего детства и в течение всего периода
воспитания и обучения мы стремимся усилить, а не
уменьшить или вовсе уничтожить это чувство стыда;
и единственным лекарством, предписанным в этом слу
ае, служит строгое соблюдение определенных правил
для того, чтобы избегать тех вещей, которые могли
бы вызвать в человеке это беспокойное чувство
стыда. Но политик скорее лишит его жизни, чем изба
ит или совсем излечит его от этого чувства.

Правила, о которых я говорю, состоят в умелом
управлении самими собой, подавлении наших желаний
и сокрытии подлинных устремлений наших сердец в
присутствии других людей. Те, кто не обучен этим
правилам задолго до того, как достигает зрелого
возраста, впоследствии редко добиваются здесь
какого-либо успеха. В том, чтобы приобрести и
довести до совершенства те хорошие манеры, о
которых я упоминал, самую большую помощь оказывают
гордость и здравый смысл. То страстное желание, с
которым мы стремимся получить уважение других, и
тот восторг, который мы испытываем при мысли о
том, что нравимся другим или, возможно, нами
восхищаются, являются ценностями, с лихвой
оплачивающими подавление самых сильных аффектов,
и, следовательно, держат нас на почтительном
расстоянии от всех таких слов или поступков,
которые могут навлечь на нас позор. Аффектами,
которые мы должны главным образом скрывать,
поскольку они приносят ущерб счастью и процветанию
общества, являются вожделение, тщеславие и эгоизм;
поэтому слово ``скромность'' имеет три различных
принятых значения, меняющиеся в зависимости от
того аффекта, который оно скрывает.

Что касается первого значения, то я имею в виду ту
разновидность скромности, которая вообще
претендует на целомудрие в отношении своего
предмета; она состоит в искреннем и мучительном
усилии с применением всех наших способностей
задушить и спрятать от других людей ту склонность,
которой нас снабдила природа для продолжения на
его рода. Уроки такой скромности, так же как и
грамматики, преподаются нам задолго до того, как у
нас появляется случай их применить или понять их
пользу; по этой причине дети часто испытывают стыд
и краснеют из скромности раньше, чем то природное
влечение, о котором я упомянул, производит на них
какое-либо впечатление. Девочка, которую воспитали
скромной, может, хотя ей еще не минет и двух лет,
начать замечать, как тщательно женщины, с которыми
она общается, укрывают свое тело в присутствии
мужчин; и поскольку та же самая предосторожность
усваивается ею как благодаря наставлениям, так и
благодаря примеру, то весьма вероятно, что в шесть
лет она будет стыдиться показывать ножку, даже не
зная, почему такой поступок достоин осуждения или
каков его смысл.

Чтобы быть скромными, мы должны прежде всего
избегать всякого обнажения тела, не разрешаемого
модой. Женщину не следует осуждать за то, что она
ходит с обнаженной шеей, если обычай той страны
разрешает это; а когда мода предписывает, чтобы
платье имело очень глубокий вырез, то цветущая
дева может, не опасаясь обоснованного порицания,
показать всему миру,

Как крепки и велики ее высокие перси,

белые, как снег,

И как широка грудь, из которой они растут.

Однако позволять, чтобы у нее была видна
щиколотка, в то время как мода предписывает
женщинам не показывать даже ступню, значит
нарушать скромность; а та женщина, которая в
стране, где приличие требует от нее закрывать лицо
вуалью, показывает половину лица, проявляет
бесстыдство. Во-вторых, наш язык должен быть
целомудрен и не только свободен от
непристойностей, но и не допускать никакого намека
на них, т.е. все то, что относится к размножению
нашего рода, не должно упоминаться и каждое слово
или выражение, которое имеет хоть малейшее, пусть
самое отдаленное, отношение к этому акту, никогда
не должно срываться с наших уст. В-третьих,
следует избегать с большой предосторожностью всех
поз и движений, которые в какой-то мере могут
вызвать грязные мысли, т.е. направить наш ум на
то, что я назвал непристойностями.

Более того, молодая женщина, которая хотела бы,
чтобы ее считали хорошо воспитанной, должна быть
осмотрительной во всем своем поведении в
присутствии мужчин и никогда не показывать, что
она пользуется их благосклонностью и, еще менее,
что она одаряет их своей благосклонностью, если
только почтенный возраст мужчины, близкое родство
или значительное превосходство с его стороны не
послужат ей оправданием. Молодая леди, получившая
утонченное воспитание, строго следит за своей
внешностью и своими поступками, и в ее глазах мы
может прочесть сознание того, что у нее есть
сокровище, она опасается его потерять и все еще
полна решимости не расставаться с ним ни на каких
условиях. Тысячи сатир были написаны на жеманных
притворщиц и столько же панегириков для
восхваления беззаботных благосклонностей и
беспечного вида добродетельной красоты. Но более
мудрая часть человеческого рода хорошо знает, что
свободное и открытое выражение лица улыбающейся
феи более привлекательно и обещает больше надежд
соблазнителю, чем постоянно настороженный взгляд
суровых глаз.

Эту строгую сдержанность должны соблюдать все
молодые женщины, особенно девственницы, если они
ценят уважение вежливого и образованного общества;
мужчины же могут пользоваться большей свободой,
потому что у них желание более бурно и менее
управляемо. Если бы равная строгость поведения
была навязана обоим полам, ни один из них не
сделал бы первого шага, и тогда среди всех
воспитанных людей продолжение рода должно было бы
остановиться; а поскольку это далеко от той цели,
которую ставит перед собой политик, то было вполне
разумно облегчить положение того пола, который
больше страдал бы от строгости, и сделать ему
послабление, заставив правила смягчить свою
суровость к тем, у кого аффект был самым сильным,
а бремя строгого ограничения - наиболее
нестерпимым.

По этой причине мужчине разрешено открыто
проявлять благоговение и большое уважение, которое
он испытывает к женщинам, и выказывать больше
удовлетворения, больше радости и веселья в их при
утствии, чем обычно, когда их нет. Он не только
может быть услужливым и угождать им во всех
случаях, но его долгом считается защищать их и
покровительствовать им. Он может восхвалять те
хорошие качества, которыми они обладают, и
превозносить их достоинства, употребляя такие
преувеличения, какие только позволит его
воображение, лишь бы они соответствовали здравому
смыслу. Он может говорить о любви, он может
вздыхать и жаловаться на строгость прекрасного по
а, а то, что не должен произносить его язык, он
может выразить при помощи глаз - такова его
привилегия - и на этом языке сказать все, что ему
заблагорассудится. Но это нужно делать с
соблюдением приличий и короткими
непродолжительными взглядами, ибо считается очень
невежливым слишком настойчиво преследовать женщину
и не спускать с нее глаз; причина этого проста -
это ее беспокоит и, если она недостаточно защищена
умением и притворством, часто приводит в видимое
расстройство. Поскольку глаза являются окнами
души, это наглое разглядывание в упор повергает
иную неопытную женщину в панический страх, ей
кажется, что ее видно насквозь и что мужчина может
открыть или уже раскрыл, что происходит внутри
нее; это причиняет ей невероятные муки, что
заставляет ее выдавать свои тайные желания и,
кажется, имеет целью вырвать у неё ту великую
истину, которую скромность предписывает ей всеми
силами отрицать.

Многие вообще склонны недооценивать чрезмерную
силу воспитания и при выявлении различия в
скромности между мужчинами и женщинами приписывают
природе то, что целиком и полностью nоявляет-ся
благодаря ряннему воспитанию. Девочка едва ли три
года, но ей каждый день велят прикрывать ноги и
совершенно серьезно бранят, если она показываете
их, в то время как маленькому мальчику того же воз
аста nриказывают поднимать рубашку и писать, как
мужчине. Именно стыд и воспитание содержат зачатки
всей благовоспитанности, и тот, у кого отсутствует
и то и другое, кто готов откровенно высказывать,
что у него на сердце и что он чувствует в глубине
души, считается самым презренным созданием на
земле, хотя он не совершил никакого проступка.
Если мужчина вдруг скажет женщине, что не может
найти никакой другой, кроме нее, с кем бы он хотел
продолжить свой род, и чтo в этот момент он
испытывает неистовое желание приступить к этому
безотлагательно, и соответственно изъявить
готовность овладеть ею для этой цели, то в
результате его назовут животным, женщина сбежит, я
его самого никогда больше не допустят ни в одну
приличную компанию. Тот, у кого есть хоть какое-то
чувство стыда, скорее пepeбopeт самую сильную
страсть, чем допустит такой поворот дела. Но
мужчине не нужно преодолевать свои аффекты,
достататочно скрывать их. Добродетель приказывает
нам подавлять наши желания, но хорошее виспитание
требует только, чтобы мы их прятали. Воспитанный
джентельмен может испытывать такое же неистовое
желание обладать какой-либо женщиной, как и тот
мужлан; но ведет он себя в этом случае совершенно
по-иному. Прежде всего он обращается к отцу женщи
ы и доказывает свою способность блестяще содержать
его дочь. После этoгo он допyскается в ее
общество, где лестью, угодливостью, подарками и
ухаживаниям стремится добиться ее благосклонности;
и если он сумеет этого достичь, тогда спустя
немного времени женщина отдает ему себя и
присутствии свидетелей весьма торжественным
образом; ночью Они вместе ложатся в постель и
самая суровая девственница лочень покорно
позволяет ему делать то, что ему нравится, и в
результате он получает, чего хотел, даже вообще:
не прося этого.

На следующий день они принимают визиты, и никто не
смеётся над ними и не говрит ни слова о том, что
они делали ночью. Что касается самих молодожёнов,
то они обращают внимания друг на друга не больше
(я говорю) о хорошо воспитанных людях), чем
накануне; они едят и пьют, развлекаются, как
обчно, и, поскольку не сделали ничего такого чего
можно стыдиться, считаются самьми скромными людьми
на земле (каковыми, может быть, они в
действительности и являются). На этом примере я
xочу показать, что если мы хорошо васпитаны, то не
страдаем ни от какого ограничения н наших
чувственных удовольствиях, а только трудимся во
имя нашего общего счастья и помогаем друг другу в
полной мере наслаждаться всеми мирскими рндостями.
Тому превосходному джентльмену, о котором я
говорил, не пужно подвергать себя более сильному
самоотречению, чем дикарю, поступки кито-рого
соответствуют законам природы и искренности более,
чем поступки названного джентльмена. Человек,
удовлетворяющий свои желания в соответствии с
обычаем страны, может не бояться никакого осужде
ия. Если он похотлив больше, чем козлы и быки в
период случки, то, как только [брачная] церемония
законченна, пусть он пресыщается и изнуряет себя
любовными утехами, возбуждает и удовлетворяет сиои
желания настолько чрезмерно, насколько ему
позволяют его сила и мужские способности; он может
безнаказанно смеяться над мудрецами, которые
склонны порицать его: все женщины и более девяти
десятых мужчин на его стороне; он даже может
позволить себе гордиться неистовством своей
необузданной натуры, и чем больше он купается в
вожделении и напрягает все свои способности, чтобы
быть до распутства чувственным, тем скорее он
завоюет доброжелательность и приобретет
привязанность женщин, не только молодых,
тщеславных и сладострастных, но и благоразумных,
степенных и весьма трезвых матрон.

Из того, что бесстыдство - порок, вовсе не
следует, что скромность - добродетель; она
основывается на стыде, аффекте нашей натуры, и
может быть хорошей или плохой в зависимости от
поступков, совершаемых под влиянием этого
побудительного мотива. Стыд может помешать
проститутке уступить мужчине в компании, и тот же
стыд может заставить скромное, добродушное
существо, столкнувшееся с вероломством, убить
своего ребенка. Аффекты способны случайно делать
добро, но заслугой может быть только их
преодоление. Если бы в скромности была
добродетель, то она с равной силой проявлялась бы
как в темноте, так и на свету, чего в
действительности нет. Это очень хорошо знают
любители удовольствий, которые никогда не
отягощают свою голову мыслями о добродетельности
женщины, с тем чтобы лишь вернее побороть ее
скромность; поэтому соблазнители не предпринимают
своих атак в полдень, а роют свои подкопы ночью.

Illa verecundis 1их est prebenda puellis,

Qua timidus latebras sperat habere ридог.

\footnote{Кстати такой полумрак для девушек
скромного нрава, В нем их опасливый стыд нужный
находит приют (лат.). Овидий. Любовные элегии, I,
у, 7-8. Перевод С. Шервинского.}

Люди состоятельные могут грешить, не опасаясь
разоблачения своих тайных утех, но служанкам и
женщинам победнее редко удается скрыть большой
живот или по крайней мере его последствия. Случает
я, что несчастная дочь благородных родителей может
оказаться в нужде и не знать другого способа
зарабатывать на жизнь, как стать гувернанткой или
горничной. Она может быть прилежной, верной и
услужливой, невероятно скромной и, если хотите,
религиозной. Она может сопротивляться искушениям и
сохранять свое целомудрие в течение многих лет, и
все же в конце концов наступит тот несчастный
момент, когда она отдаст свою честь решительному
обманщику, который затем бросит ее. Если она
оказывается беременной, скорбь ее невыразима, и
она не может примириться с несчастьем своего
положения; боязнь позора охватывает ее так сильно,
что каждая мысль о нем сводит ее с ума. Вся се
ья, в которой она живет, очень высокого мнения о
ее добродетели, а ее последняя госпожа считала ее
святой. Как же возрадуются ее враги, завидовавшие
ее репутации! Как будут презирать ее родственники!
Чем более скромна она сейчас и чем более неистово
охватывает ее страх предстоящего позора, тем более
злы и жестоки окажутся решения, принимаемые ею в
отношении либо самой себя, либо того, кого она
носит под сердцем.

Обычно воображают, что та, которая способна
уничтожить свое дитя, свою собственную плоть и
кровь, должна обладать неизмеримой жестокостью и
быть диким чудовищем, отличным от других женщин;
но это тоже ошибка, которую мы совершаем из-за
недостаточного понимания природы и силы аффектов.
Та же самая женщина, теперь самым отвратительным
образом убивающая своего незаконнорожденного ре
енка, впоследствии, если выходит замуж, может
заботиться о своем ребенке, любовно растить его и
испытывать к нему всю ту нежность, на какую только
способна самая любящая мать. Все матери,
естественно, любят своих детей; но так как это
всего лишь аффекты, а все аффекты имеют конечной
целью удовлетворение себялюбия, то он может быть
подавлен любым более сильным аффектом, дабы
удовлетворить то же самое себялюбие, которое, если
бы ничто не вмешалось, заставило бы ее ласкать
своего отпрыска. Обычные проститутки, известные
всем как таковые, вряд ли уничтожают своих детей;
более того, даже те, кто помогает в грабежах и
убийствах, редко виновны в этом преступлении; не
потому, что они менее жестоки или более
добродетельны, а потому, что они в значительной
степени утратили свою скромность и страх перед
позором едва ли оказывает на них какое-либо
влияние.

Наша любовь к тому, что никогда не было в пределах
достигаемости наших чувств, ничтожна и слаба,
поэтому женщины не испытывают естественной любви к
тому, что они носят в себе; их привязанность
начинается после рождения ребенка; то, что они
испытывают до этого, является результатом
рассуждения, воспитания и мыслей о долге. Даже
когда дитя уже родилось, любовь матери в первый
момент слаба, а усиливается вместе с проявлением
ребенком своих чувств и вырастает до невероятных
размеров, когда при помощи знаков он начинает
выражать свои печали и радости, дает знать о своих
нуждах и обнаруживает свою любовь к новизне и
разнообразие своих желаний. Какие только труды и
опасности не переносили женщины, чтобы сохранить и
cпacти своих детей, какую силу и крепость духа,
намного превосходящие те, которыми обычно обладает
их пол, проявляли они ради своих детей! И самые
плохие женщины в этом отношении проявили себя
столь же неистово, как и самые лучшие. Всех их
вынуждает к этому естественное стремление и
природная склонность, они не думают о том вреде
или той пользе, которые получает от этого обще
тво. В том, чтобы доставлять себе удовольствие,
нет никакой заслуги, и сам ребенок бывает часто
непоправимо испорчен чрезмерной родительской
любовью: ибо, хотя для детей двух или трех лет от
роду эта всепрощающая материнская забота и может
быть полезна, все же впоследствии, если ее не
умерить, она может совершенно их испортить, а
многих она привела на виселицу.

Если читатель полагает, что я слишком утомил его
многословием по поводу той разновидности
скромности, при помощи которой мы стремимся
казаться целомудренными, то я постараюсь поправить
дело с помощью той краткости, с которой я
намереваюсь говорить об оставшихся разновидностях,
благодаря которым мы заставляем других верить, что
уважение, которое мы испытываем к ним, превышает
ту ценность, которую мы приписываем самим себе, и
что свою собственную выгоду мы игнорируем в
гораздо большей степени, чем выгоду других. Это
похвальное качество обычно известно под названиями
"благовоспитанность" и "хорошие манеры", и состоит
оно в светской привычке, приобретаемой при помощи
наставлений и примеров, льстить гордости и эгоизму
других и ловко и предусмотрительно скрывать свои
собственные гордость и эгоизм. Необходимо
понимать, что это относится только к нашему
общению с равными нам и стоящими выше нас и пока
мы находимся в мире и дружбе с ними, ибо наша
вежливость никогда не должна сталкиваться с
правилами чести или почтением, которое причи
ается нам от слуг и других лиц, от нас зависимых.

Я полагаю, что с этой оговоркой данному мной
определению будет соответствовать все, что может
быть приведено как проявление или пример либо
благовоспитанности, либо дурных манер, и будет
очень трудно отыскать среди всех разнообразных
случаев из жизни и общения людей во всех странах и
во все времена такой пример скромности или
бесстыдства, который не охвачен или не пояснен
здесь. Человек, который, не подумав, просит
значительных услуг у того, кто ему незнаком,
называется бесстыдным, потому что он открыто
выказывает свой эгоизм, не имея никакого уважения
к эгоизму другого. В этом мы также можем увидеть
причину того, почему мужчина должен как можно реже
говорить о своей жене и детях и обо всем, что ему
дорого, особенно в похвалу им, и вряд ли вообще
должен говорить о себе. Хорошо воспитанный человек
может желать, и даже страстно желать, похвал и
уважения от других, но хвала, высказанная ему
прямо в лицо, оскорбляет его скромность. Причина
этого следующая: все человеческие существа, до
того как они становятся воспитанными, испытывают
чрезвычайное удовольствие, когда слышат похвалу в
свой адрес; мы все это хорошо знаем, и поэтому,
когда мы видим человека, открыто радующегося и
наслаждающегося этим восторгом, где на нашу долю
ничего не выпадает, это возбуждает наш эгоизм, и
мы сразу же начинаем завидовать ему и ненавидеть
его. По этой причине хорошо воспитанный человек
прячет свою радость, упорно отрицает, что он ее
испытывает, и тем самым, приняв в соображение и
успокоив наш эгоизм, избегает той зависти и
ненависти, которых он в противном случае имел все
основания опасаться. Когда мы с самого детства
наблюдаем, как издеваются над теми, кто спокойно
выслушивает похвалу в свой адрес, это, возможно,
заставляет нас настолько усердно стремиться к
тому, чтобы избежать такого удовольствия, что с
течением времени в нас растет беспокойство при его
приближении; но мы это делаем, не следуя
предписаниям природы, а извращая ее воспитанием и
обычаем; ибо, если бы люди вообще не испытывали
восторга от похвалы, тогда не было бы скромности в
отказе ее выслушивать.

Воспитанный человек не выбирает самое лучшее, а
скорее берет самое худшее из предложенного блюда и
всегда получает самую малую долю всего, если
только его не заставляют брать больше. Благодаря
этой вежливости лучшее достается другим, а
поскольку этот комплимент всем присутствующим, они
этим довольны. Чем сильнее они любят себя, тем
чаще они вынуждены одобрять такое поведение, и по
кольку на сцену выходит чувство благодарности, то
они обязаны почти независимо от своей воли
благоприятно думать о нем. Именно таким образом
благовоспитанный человек внушает уважение к себе
во всякой компании, куда он вхож, и, даже если он
ничего больше не получает от этого, все же то
удовольствие, которое он получает, думая об одобре
ии, которое, как он знает, тайно ему выражается,
служит для гордого человека более чем достаточным
возмещением ранее проявленного им самоотречения и
возвращает его себялюбию с процентами те потери,
которые оно понесло, угождая другим.

Если у шести людей, соблюдающих правила хорошего
тона и почти равных друг другу по положению, есть
семь или восемь яблок или персиков, то тот, кого
убедят выбирать первым, возьмет такой плод,
который, если есть между ними сколько-нибудь
значительная разница, и ребенок определил бы как
самый плохой; он делает это для того, чтобы
показать, что считает тех, с кем он находится,
имеющими более высокие заслуги и что нет никого
другого, к кому бы он относился хуже, чем к самому
себе. Именно обычай и общепринятость делают этот
модный обман привычным для нас, и даже его
абсурдность не шокирует нас; ибо, если бы люди
были приучены говорить искренне, от души, и
поступать в соответствии с естественными
чувствами, которые они ощущали внутри себя до
того, как им исполнилось двадцать три или двадцать
четыре года, им было бы невозможно участвовать в
этой комедии манер без громкого смеха или
негодования; и в то же время не подлежит сомнению,
что такое поведение делает нас более терпимыми
друг к другу, чем мы могли бы быть в противном
случае.

Чтобы нам познать самих себя, очень полезно уметь
проводить четкое различие между хорошими
качествами и добродетелями. Узы общества требуют
от каждого его члена определенного уважения к дру
им, от которого даже в империи не освобождается и
самый высший в присутствии самого ничтожного.
Однако когда мы одни и настолько удалены от людей,
что оказываемся вне досягаемости их чувств, то сло
а "скромность" и"бесстыдство" теряют свой смысл;
человек может быть безнравственным, но он не может
быть нескромным, когда он один, и ни одна мысль,
если она так и не сообщена другому, не может быть
бесстыдной. Человек, обладающий преувеличенным
чувством гордости, сумеет так его прятать, что
никто не сможет открыть, что у него вообще оно
есть, и все же он может получать больше
удовольство-рения от этого аффекта, чем другой,
который позволяет себе удоволь-ствие заявлять о
нем перед всем миром. Хороие манеры не имеют ни
акого отношения к добродетели или религии; они не
гасят, а скорее разжигают аффекты. Человек
разумный и воспитанный никогда не упивается своей
гордостью больше, чем когда прячет ее с величайшей
ловкостью; и, наслаждаясь тем одобрением, которым,
он уверен, все справедливые судьи вознаградят его
поведение, испытывает удовольст-вие, совершенно
неизвестное тому близорукому грубому олдермену,
который открыто выражает на лице свое высокомерие,
ни перед кем не снимает шляпы и едва ли снисходит
до разговора с человеком, стоящим ниже себя.

Человек может тщательно избегать всего, что в
глазах света считается результатом гордости, не
унижая себя или лишь в незначительной степени
подавляя свой аффект. Возможно, он жертвует только
незначительной внешней частью своей гордости,
которой восторгаются одни только глупые
невежественные люди, ради той ее части, которую
все мы ощущаем внутри себя и которой с таким
восторгом, но молча питаются люди самого высокого
духа и самого возвышенного гения. Гордость великих
и вежливых людей нигде так не бросается в глаза,
как во время споров о церемониях и старшинстве,
где они имеют возможность придать своим порокам
вид добродетелей и могут заставить мир поверить,
что все проистекающее из их собственной личной
гордости и тщеславия есть их забота, их тревога о
достоинстве своей должности или о чести их хозяев.
Это наиболее ярко проявляется во всех переговорах
послов и полномочных представителей и должно быть
известно всем, кто наблюдает, как вершатся дела
при публичном заключении договоров; и всегда будет
справедливым, что люди, обладающие наилучшим
вкусом, не ощущают ни капли прелести в своей
гордости, когда любой смертный способен узнать,
что они ее испытывают.


Hosted by uCoz