(3) Враги - и те, хоть не желали Того, друг другу
помогали...

Ничто так не способствовало распространению
Реформации9, как праздность и глупость
католического духовенства; однако та же Рефор
ация пробудила их от той лени и того невежества, в
которых они до нее пребывали, так что можно
сказать, что последователи Лютера, Кальвина и
других подвергли реформации не только тех, кого
они вовлекли в свои ряды, но и в равной мере тех,
кто остался их самыми главными противниками.
Духовенство Англии'0, сурово обрушившись на
схизматиков'1 и, обвинив их в недостатке учености,
нажило себе тем самым таких грозных врагов,
которым нелегко было отвечать; и опять же
диссиденты'2, неотступно следя за частной жизнью и
бдительно наблюдая за всеми действиями своих
могущественных противников, заставляют сторонников
государственной церкви стать более острожны



6 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 57



ми в своих поступках, чем, по всей вероятности,
они были бы, если бы им не приходилось бояться
злобных соглядатаев. В огромной степени именно
благодаря тому, что во Франции постоянно имеется
большое число гугенотов'з, несмотря на
предпринимавшиеся в прошлом попытки полностью
истребить их, это королевство может похвастаться
духовенством менее беспутным и более ученым, чем в
любой другой католической стране. Духовенство
католической церкви нигде более не пользуется
такой полнотой власти,как в Италии,и поэтому
итальянское духовенство - самое развратное;и нигде
не найдется более невежественного, чем в Испании,
потому что там менее всего выступают против его
учения.

Кто бы мог вообразить, что добродетельные женщины,
сами того не зная, содействуют процветанию
проституток? Или (это кажется еще большим
парадоксом) что невоздержанность можно заставить
служить сохранению целомудрия? И все же нет ничего
более близкого к истине. У порочного молодого
человека, пробывшего час или два в церкви, на балу
или в каком-нибудь ином обществе, где есть много
красивых женщин, одетых подчеркнуто выгодно для
себя, воображение воспалится больше, чем если бы
он провел то же время, голосуя в ратуше или гуляя
среди стада овец за городом. Вследствие этого он
будет стремиться удовлетворить возбужденное у него
желание, а когда обнаружит,что честные женщины
упрямы и недоступны, то вполне естественно ду
ать, что поспешит к другим, более уступчивым. Кто
бы осмелился даже предположить, что это вина
добродетельных женщин? Когда они тщательно
одевались, бедняжки, то совсем не думали о
мужчинах и стремились только появиться опрятными и
прилично одетыми, каждая в соответствии со своим
достоинством.

Я далек от поощрения порока и думаю, что если бы
можно было полностью изгнать из государства грех
нравственной нечистоплотности, то это стало бы для
него невыразимым счастьем; но я боюсь, что это
невозможно. Аффекты некоторых людей слишком
неистовы, чтобы их можно было сдержать законами
или нравоучениями; и все правительства поступают
мудро, мирясь с меньшим злом, чтобы предотвратить
большее. Если бы куртизанок и проституток
преследовали с такой суровостью, как этого желали
бы некоторые неразумные люди, какие замкй и
решетки были бы в состоянии сохранить честь наших
жен и дочерей? Ибо дело не только в том, что
женщины вообще испытывали бы гораздо более сильные
искушения, а попытки нарушить невинность
девственниц казались бы тогда даже для здравой
части людей более простительными, чем они кажутся
сейчас. Но некоторые мужчины приходили бы в
неистовство, и изнасилование стало бы обычным пре
туплением. Как можно предполагать, что там, куда
сразу прибывает шесть или семь тысяч матросов (как
это часто случается в Амстердаме), много месяцев
подряд видевших только представителей одного
своего пола, честные женщины могли бы ходить по
улицам, не опасаясь приставаний, если бы не было
проституток, которых можно нанять

за умеренную плату? По этой причине мудрые
правители этого города, содержащегося в хорошем
порядке, всегда терпят существование некоторого
количества домов, в которых женщин нанимают так же
открыто, как лошадей в платной конюшне; и
поскольку в этой терпимости можно увидеть много
благоразумия и расчета, краткий рассказ об этом
будет отступлением, неутомительным для читателя.

Прежде всего, дома, о которых я говорю,
разрешается располагать только в самой грязной и
запущенной части города, которую посещают и где
останавливаются главным образом матросы и никому
не известные люди. Улица, на которой стоит
большинство их, пользуется скандальной
известностью, и эта позорная слава
распространяется на всю округу. Во-вторых, они
являются единственными местами для сделок и
встреч, чтобы договориться о свиданиях,
происходящих в большом секрете, и никогда в них не
допускается никакая непристойность; этот порядок
так строго соблюдается, что, если исключить дурные
манеры и крикливость компаний, которые их
посещают, вы встретите там не больше неприличия и
обычно меньше похотливости, чем можно увидеть у
нас в театре. В-третьих, торгующие собой женщины,
которые приходят на эти вечерние биржи, всегда
представляют собой отбросы общества, обычно это
те, кто днем развозит на тачках фрукты и другие
продукты. Правда, одежда, в которой они появляются
вечером, резко отличается от их обычной; однако,
как правило, их одеяния настолько нелепо пестры,
что больше похожи на римские платья бродячих акт
ис, чем на одежду благородных женщин. Если к этому
вы добавите неуклюжесть, большие руки и грубые
манеры девиц, которые их носят, то нет серьезных
оснований опасаться, что ими могут соблазниться
многие порядочные люди.

Музыка в этих храмах Венеры исполняется на
органах, не из уважения к божеству, которому здесь
поклоняются, но из-за бережливости владельцев, в
задачу которых входит обеспечить как можно больше
звуков за как можно меньшие деньги, и из-за
политики правительства, которое стремится как
можно скромнее поощрять племя флейтистов и
скрипачей. Все моряки, особенно голландские,
похожи на ту стихию, с которой они связаны, -
очень любят громко кричать и реветь, и шум,
производимый полдюжиной глоток, когда они, по их
собственному выражению, веселятся, достаточен,
чтобы заглушить вдвое большее число флейт или
скрипок, в то время как при помощи двух органов
можно заставить звенеть весь дом, и притом не
нести никаких иных расходов, кроме содержания
одного несчастного музыканта, который может
обойтись очень дешево. И все же, несмотря на
хорошие правила и строгую дисциплину, которые
соблюдаются на этих рынках любви, пристав и его
полицейские постоянно тревожат, держат в
напряжении, штрафуют и при малейшей жалобе убирают
их несчастных содержателей. Такая политика
приносит большую пользу, и притом двойную:
во-первых, это дает возможность большому числу
полицейских, которых в этих случаях используют
правители города и без которых, не будь их, они



58 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 59



смогут обойтись, выжимать себе на жизнь из
чрезмерных доходов, получаемых за самое худшее из
занятий, и в то же время наказывать тех
распутников, содержательниц публичных домов и
сводников, без которых нельзя обойтись и которых
они хотя и ненавидят, но все же не желают совсем
разорять. Во-вторых, поскольку из-за целого ряда
причин было бы опасно раскрыть толпе секрет того,
почему на эти дома и на ту торговлю, которая в них
совершается, смотрят сквозь пальцы, то, выглядя
безупречными при помощи такой тактики, осторожные
правители города сохраняют о себе доброе мнение
людей более слабых, воображающих, что
правительство постоянно пытается, хотя и не в
состоянии, искоренить то, что оно на самом деле
терпит. В то время как если бы оно решило их
уничтожить - ведь власть правителей в совершении
правосудия настолько полна и велика и они так
хорошо знают, как ее осуществлять, - то за одну
неделю, а скорее за одну ночь могло бы всех их
выслать.

В Италии терпимость к проституткам еще более
откровенна, что очевидно из существования у них
открытых притонов разврата. В Венеции и Неаполе
непристойность служит своего рода товаром и пред
етом торговли; куртизанки в Риме и проститутки в
Испании составляют целую организацию в государстве
и легально облагаются налогами и податями. Хорошо
известно, что причиной, почему так много достой
ых политиков - а именно таковы политики в этих
странах - терпят публичные дома, является не
отсутствие у них религиозности, а желание
предотвратить худшее зло,нечистоплотность более
отвратительного вида и обеспечить безопасность
честных женщин. Французский автор де Сейнт-Дидье
говорит: "Около двухсот пятидесяти лет тому назад,
когда в Венеции случилась нехватка куртизанок,
республика была вынуждена приобрести большое число
их в других государствах". Дольони, написавший о
достопамятных делах Венеции, всячески превозносит
мудрость республики в этом вопросе; это сохранило
целомудрие честных женщин, ежегодно подвергавшихся
опасности открытого насилия, поскольку церкви и
освященные места не были достаточно надежным
убежищем для их целомудрия.

Если в некоторых колледжах Англии не было
ежемесячного пособия ад ехригдапаоб Пепел'4, тогда
значит, на наши университеты клевещут; и было,
время, кода в Германии монахам и священникам
разрешалось иметь сожительницу после уплаты
определенной ежегодной пошлины своему прелату.
Господин Бейль'5, у которого я заимствовал это
свидетельство, говорит: "Обычно полагают, что
причиной этой постыдной поблажки стала жадность;
но более вероятно, что целью ее было предотвратить
искушение священниками скромных женщин и успокоить
тревогу мужей, негодования которых священники
всячески стараются избежать". Из того, что было
сказано, очевидно, что существует необходимость
пожертвовать одной частью женского населения,
чтобы сохранить другую и предотвратить
развращенность более отвратительную. Отсюда, по
моему мнению, я могу справедливо заключить (что и
было

тем кажущимся парадоксом, который я собирался
доказать), что целомудрие может быть поддержано
невоздержанностью и что самая высокая добродетель
нуждается в помощи самого низкого порока.

(И) Здесь жадность, будучи истоком Всех зол,
губительным пороком, Себя связала с мотовством...

Я присоединил так много ругательных эпитетов к
слову "жадность", следуя обычаю людей, которые,
как правило, адресуют больше ругательств этому
пороку, чем какому-либо иному; и действительно,

нельзя сказать, чтобы незаслуженно, ибо едва ли
можно назвать такое несчастье, которое
когда-нибудь не вызывалось бы алчностью. Но ис
инная причина, почему все так много и яростно
ругают ее, состоит в том, что почти каждый от нее
страдает; ибо, чем больше денег накапливают одни,
тем меньше их должно оставаться для других, и
поэтому,

когда люди очень сильно бранят скряг, обычно в
основе этого лежит

своекорыстие.

Поскольку без денег жить нельзя, то те, у кого их
нет или нет того, кто мог бы им дать их, вынуждены
оказывать те или иные услуги обществу, прежде чем
получат их. Но поскольку каждый оценивает свой
труд так же, как и самого себя, - и обычно скорее
преувеличивает, чем

преуменьшает, свою ценность, - то большинство
людей, которым деньги нужны лишь для того, чтобы
тут же их снова истратить, вообража

т, что они делают за деньги больше, чем эти деньги
стоят. Люди не могут не считать, что их жизненные
потребности должны удовлетворяться независимо от
того, работают они или нет, потому что обнару
ивают, что природа, не спрашивая, есть ли у них
съестное или нет,

предписывает им питаться, когда они голодны. По
этой причине каждый стремится получить то, что он
хочет, приложив как можно меньше труда. И поэтому
когда люди обнаруживают, что на их долю для полу
ения денег выпадает либо больше, либо меньше
хлопот в зависимости от того, окажутся ли те, от
кого они получают деньги, более или менее
прижимистыми, то им вполне естественно сердиться
на скупость вообще, ибо она заставляет их или
совсем обходиться без того, что им бы пригодилось,
или употребить для его получения больше усилий,
чем они хотят.

Несмотря на то что жадность является причиной
столь многих зол, она тем не менее совершенно
необходима для общества, чтобы подбирать и
накоплять то, что потерял и разбросал
противоположный порок, Если бы не жадность, мотам
вскоре нечего было бы проматывать; а если бы никто
не копил и не собирал быстрее, чем они тратят, то
очень немногие могли бы тратить быстрее, чем
получать. Что жадность оказывается рабом
расточительности, как я ее назвал, следует из
того, что, как мы ежедневно наблюдаем, очень много
скряг трудятся и надрываются, собирают по крохам и
голодают, чтобы обогатить расточитель



0 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 61



ного наследника. Хотя эти два порока кажутся прямо
противоположными, они тем не менее помогают друг
другу. Флорио - расточительный молодой повеса с
очень большой склонностью к мотовству; поскольку
он единственный сын очень богатого отца, он хочет
жить широко, содержать лошадей и собак и швыряться
деньгами, как это делают у него на глазах
некоторые его приятели; но старый скряга не рас
тается со своими деньгами и разрешает ему только
самые необходимые траты. Флорио давно бы занял
деньги под свое честное слово, но, поскольку все
будет потеряно, если он умрет раньше своего отца,
ни один благоразумный человек не дает ему взаймы.
Наконец он встречает жадного Корнаро, который
ссужает его деньгами под тридцать процентов, и
теперь Флорио считает себя счастливым и тратит
тысячу в год. Где бы еще смог Корнаро вообще
получить такой невероятный процент, если бы не
было такого глупца, как Флорио, который платит
столь высокую цену за деньги, чтобы швырять ими? А
как бы Флорио получил деньги для своих трат, если
бы он случайно не наткнулся на такого алчного
ростовщика, как Корнаро, чья чрезмерная жадность
заставляет его игнорировать тот невероятный риск,
которому он подвергается, ставя такие огромные
суммы на жизнь буйного развратника.

Жадность оказывается обратной стороной щедрости
лишь тогда, когда она обозначает ту низменную
любовь к деньгам и узость души, которые не дают
скряге расстаться с тем, что он имеет, и вынуждают
его домогаться денег только для накопления. Но
существует жадность другого рода, которая состоит
в алчном стремлении обладать богатствами для того,
чтобы их тратить, и она часто встречается у одних
и тех же лиц вместе с расточительностью, что видно
на примере большинства придворных и высших чинов,
как гражданских, так и военных. В их домах,
меблировке, экипировке и развлечениях великолепие
проявляется с величайшей расточительностью, в то
время как те низменные поступки, до которых они
опускаются ради барыша, и те многочисленные обманы
и надувательства, в которых они повинны, говорят о
предельной скупости. Это смешение противоположных
пороков очень точно подходит для характеристики
Катилины'6, о котором сказано - арресепь а11еп1 е~
яп ргой8ы'7, он был жаден до чужого добра и
расточал свое.

(К) Сим благороднейшим грехом...

Я называю благородным грехом не ту
расточительность, которая взяла себе в спутники
жадность и заставляет людей неразумно расточать на
одних себя кое-что из того, что они несправедливо
вымогают у других, а тот приятный добродушный
порок, который заставляет трубы дымиться, а всех
торговцев улыбаться; я имею в виду чистую щед
ость беспечных и сластолюбивых людей, которые,
будучи воспитаны в роскоши, питают отвращение к
низким мыслям о барыше и щедро раздают только то,
что другие постарались собрать по крупице; те, ко

орые удовлетворяют свои наклонности за свой
собственный счет, испытывают постоянное
удовлетворение, меняя старое золото на новые
удовольствия, и из-за чрезмерной широты неуемной
души обвиняются в том, что слишком презирают то,
что большинство людей чрезмерно переоценивают.

Когда я с таким уважением говорю об этом пороке и
отношусь к нему с такой мягкостью и сдержанностью,
я делаю это по той же причине, которая заставляет
меня награждать столь многими резкими эпитетами
порок ему противоположный, чй.18 я пекусь об
интересах общества. Ибо так же, как скряга не
делает добра самому себе и приносит вред всему
остальному миру, исключая своего наследника, так и
щедрый человек становится благословением для всего
общества и не причиняет вреда никому, кроме самого
себя. Правда, большинство первыхмошенники, а
последние - все глупцы; однако они служат теми
лакомыми кусочками, которыми наслаждается
общество, и с той же справедливостью, с какой
французы называют монахов куропатками женщин,
могут быть названы вальдшнепами общества. Если бы
не было расточительности, ничто не смогло бы
уравновесить в наших глазах грабеж и
вымогательство скряг, находящихся у власти. Когда
умирает алчный государственный деятель, который
всю свою жизнь потратил на то, чтобы жиреть за
счет богатства страны, и скупостью и грабежом нако
ил огромные сокровища, то каждый добропорядочный
член общества должен радоваться, наблюдая
чрезвычайное мотовство его сына. Этовозвращение
обществу у него отнятого. Требование вернуть
полученные дары оборачивается варварским способом
вымогательства, и вообще неблагородно разорять
человека быстрее, чем он разоряется сам, когда он
занимается этим по-настоящему серьезно. Разве он
не кормит бесчисленное множество собак всех пород
и размеров, хотя вообще не охотится, не держит
больше лошадей, чем любой дворянин в королевстве,
хотя никогда на них не ездит и не выплачивает
скверной кокотке такого большого содержания,
которого хватило бы и для герцогини, хотя он с ней
даже не спит? Поэтому оставьте его в покое или
восхваляйте его, назовите его лордом-патриотом,
благородно щедрым и величественно великодушным, и
через несколько лет он сам допустит, чтобы его
обчистили так, как ему самому хочется. Поскольку
страна получила свое обратно, нам не следует
придираться к тому, каким именно образом было
возвращено награбленное.

Множество умеренных людей, которых я знаю как
врагов крайностей, скажут мне, что место этих двух
пороков, о которых я говорю, могло бы быть, ко
всеобщему удовлетворению, занято умеренностью,
что, если бы у людей не было столь многих
расточительных способов тратить свое богатство,
они не поддавались бы соблазну столь многих
порочных способов его накопления, и,
следовательно, то же самое число людей, в равной
мере избегая обеих крайностей, могли бы сделать
себя более счастливыми и быть менее испорченными
без этих пороков, чем с ними. Тот, кто приводит
такие доводы, тем самым показывает,



62 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 63



что как человек он лучше, чем как политик.
Умеренность подобна честности, это - тощая,
голодная добродетель, которая годится только для
небольших обществ добрых, миролюбивых людей,
которые довольствуются бедностью, чтобы жить в
покое; но в большой кипучей стране она может скоро
надоесть. Это - ленивая мечтательная добродетель,
которая ничем не занимает рук и поэтому совершенно
бесполезна в торгово-промышленной стране, где
имеется огромное число людей, которых всех надо
тем или иным способом побудить работать.
Расточительность, чтобы не дать людям сидеть без
дела, изобретает тысячу способов, о которых
умеренность даже и не подумает; а так как на это
надо потратить огромные богатства, то жадность
опять-таки знает бесчисленные приемы для их
сколачивания, от которых умеренность с презрением
бы отвернулась.

Авторам всегда позволяется сравнивать малые вещи с
великими, особенно если сначала они попросят
разрешения. % 11се1 ехегпр118 есс.'9, но
сравнивать великое с низким и тривиальным
недопустимо, разве что только в бурлеске; в
противном случае я сравнил бы политическое тело (я
признаю, что это сравнение с очень низким) с чашей
пунша. Жадность должна придавать ему кислый
привкус, а расточительностьсладкий. Водой я бы
назвал невежество, глупость и доверчивость пас
ивной бесцветной толпы, в то время как мудрость,
честь, сила духа и все остальные возвышенные
качества людей, отделенные искусством от отбросов
природы, вознесенные и очищенные огнем славы,
который превратил их в духовную эссенцию, должны
быть равнозначны коньяку. Я не сомневаюсь в том,
что если бы вестфалец, лапландец или какой-нибудь
иной тупой иностранец, незнакомый со смесью в
целом, попробовал по отдельности ее составные
части, то подумал бы, что из них нельзя составить
сколько-нибудь сносный напиток. Лимоны будут
слишком кислыми, сахар - слишком сладким, о
коньяке он скажет, что он слишком крепок, чтобы
его можно было выпить в сколько-нибудь
значительном количестве, а воду он назовет
безвкусной жидкостью, пригодной только для коров и
лошадей. Однако опыт учит нас, что эти отдельные
составные части, смешанные в правильной пропорции,
составят отличный напиток, который нравится людям
самого взыскательного вкуса, восхищающимся им.

Что касается конкретно рассматриваемых нами двух
пороков, то я мог бы сравнить жадность, которая
вызывает столько несчастий и жалоб тех, кто сам не
скряга, с кислотой, которая вызывает спазмы в же
удке, действует нам на нервы и неприятна для
каждого человека, вкус которого не испорчен
излишествами. Я мог бы сравнить кричащую отделку и
великолепие экипажа расточительного щеголя со
сверкающим блеском превосходной сахарной головы;
ибо в такой же мере как один, нейтрализуя едкость,
предотвращает тот вред, который разъедающая
кислота способна нанести желудку, другой служит
приятным бальзамом, который залечивает и
компенсирует ту жгучую боль, которую люди всегда
испытывают в тисках жадности, в то время как
вещество

их обоих тает одинаково и они расходуют себя,
принося пользу тем составам, в которые они входят.
Я мог бы и дальше продолжать это сравнение,
рассказав об абсолютной точности пропорций,
которую надо соблюдать в них, что ясно бы
показало, что в той или другой смеси практически
нельзя обойтись без каждого ингредиента; но я не
буду утомлять читателя, развивая слишком далеко
нелепое сравнение, когда у меня есть для его
развлечения другие вопросы, более важные. И чтобы
подвести итог тому, что я сказал в этом и
предыдущем комментариях, добавлю только, что
смотрю на жадность и расточительность в обществе
так же, как на два яда в медицине, действующие
прямо противоположно, о которых определенно
известно, что, так как губительные свойства обоих
благодаря взаимной вредности нейтрализуются, они
могут помогать друг другу и часто вместе
составляют хорошее лекарство.

(Л) Здесь роскошь бедных выручала Тем, что работу
им давала...

Если роскошью считать все то, что не является
непосредственно необходимым для существования
человека как живого существа (а если подходить со
всею строгостью, то именно так и следует
поступать), то в мире ничего иного и нельзя
обнаружить. Даже у голых дикарей, среди которых,
по всей вероятности, нет таких, кто к настоящему
времени не внес никаких улучшений в свой прежний
образ жизни и либо в приготовлении пищи, либо в
оборудовании своих хижин, или еще в чемлибо не
добавил чего-нибудь к тому, что некогда
удовлетворяло их. Каждый скажет, что это
определение слишком уж строго; я придерживаюсь
такого же мнения; но если мы отступим хотя бы на
дюйм от этой строгости, то, я боюсь, мы не узнаем,
где остановиться. Когда люди нам говорят, что они
только хотят содержать себя в чистоте и
опрятности, невозможно понять, что они имеют в
виду; если они употребили эти слова в их подлинном
прямом правильном значении, то они вскоре могли бы
удовлетворить свое желание без особых затрат или
усилий, если бы у них хватило воды. Но эти два
маленьких слова настолько вместительны, особенно в
разговоре некоторых женщин, что никто не может
догадаться, насколько их можно растянуть.
Жизненные удобства в равной мере настолько
разнообразны и обширны, что никто не может ска
ать, что люди понимают под ними, исключая те
случаи, когда известно, какой образ жизни они
ведут. Ту же самую неясность я наблюдаю в словах
"приличие" и "удобство", и я их вообще не понимаю,
если незнаком с положением тех людей, которые их
употребляют. Люди могут вместе ходить в церковь и
все придерживаться единого мнения относительно
того, чего они хотят, но я склонен полагать, что,
когда они молятся о хлебе насущном, в эту мольбу
епископ включает кое-какие вещи, о которых
церковный сторож даже не помышляет.

Тем, что я до сих пор сказал, я хотел только
показать, что если мы однажды перестанем называть
роскошью все, что не является абсо



4 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 65



лютно необходимым для поддержания жизни человека,
то роскоши вообще не окажется; ибо если
потребности человека бесчисленны, то способное
удовлетворять их не имеет границ; то, что называют
излишним для одной категории людей, будет
считаться необходимым для людей более высокого
положения; и ни сама природа, ни искусство че
овека не могут произвести ничего столь курьезного
или необычного, чего бы тот или иной милостивый
монарх, если оно доставляет ему удовольствие или
развлечение, не включил в число самых необходимых
потребностей жизни, имея в виду не всякую жизнь, а
жизнь своей священной особы.

Широко распространено мнение, что роскошь
губительна для богатства всего политического тела
в такой же мере, как и для каждого отдельного
лица, ей предающегося, и что всеобщая умеренность
обогащает страну таким же образом, как и та,
которая носит менее общий характер и увеличивает
владения отдельных семей. Признаюсь, что, хотя я
обнаружил людей гораздо умнее меня, которые
придерживаются этого мнения, я не могу не выразить
свое несогласие с ними по этому вопросу. Они
утверждают следующее: например, говорят они, мы по
ылаем в Турцию ежегодно на миллион шерстяных
тканей и других изделий нашего производства; за
это мы привозим обратно шелк, мохер, напитки и
т.п. на сумму миллион двести тысяч фунтов, которые
все потребляются внутри страны. От этого, заявляют
они, мы ничего не получаем; но, если бы
большинство из нас удовлетворились изделиями на
его внутреннего производства и тем самым потребили
бы лишь половину этих иностранных товаров, тогда
те в Турции, кто все же хотел бы получить то же
количество наших изделий, были бы вынуждены пла
ить наличными за остальное и тогда только
благодаря балансу такой торговли страна получала
бы шестьсот тысяч фунтов рег аппшп2О.

Чтобы рассмотреть справедливость этого
утверждения, предположим (так же как делали они),
что в Англии будет употребляться только половина
того шелка и т.п., который потребляется сейчас;
предположим также, что турки, хотя мы отказываемся
покупать более половины их товаров, которые мы
обычно покупали, либо не смогут, либо не захотят
остаться без того же самого количества наших
изделий, которое они покупали раньше, и что они
выплатят разницу наличными, т.е. что они дадут нам
столько серебра или золота, на сколько стоимость
того, что они покупают у нас, превышает стоимость
того, что мы покупаем у них. Хотя то, что мы
предполагаем, возможно, могло бы быть осуществлено
однажды, однако долго продолжаться так не может:
торговля есть обмен, и ни одна страна не может
покупать товары других, если у нее нет своих
собственных товаров, с помощью которых она может
их оплатить. Испания и Португалия, которые каждый
год получают новое золото и серебро из своих
рудников, могут постоянно покупать за наличные,
пока продолжается ежегодное увеличение притока
золота или серебра в их страны, но у них ведь
деньги - их производство и товар страны. Мы знаем,
что мы не могли бы в течение долгого вре

ени покУпать товары других стран, если бы они не
брали в уплату за них наши изделия; а почему мы
должны считать, что другие страны поступают
по-иному? Тогда, если бы туркам падало денег с
неба, не больше, чем нам, давайте посмотрим,
каковы бы были последствия нашего предположения.
Оставшиеся у них на руках в первый год шелк,
мохер, и т.п. на шестьсот тысяч фунтов должны
привести к значительному падению цен на эти
товары; от этого голландцы и французы получат та
ую же прибыль, что и мы, и если мы по-прежнему
будем отказываться принимать их товары в уплату за
наши изделия, они не смогут больше торговать с
нами, а должны будут удовлетворяться покупкой
того, что им нужно, у тех стран, которые готовы
взять то, от чего мы отказываемся, хотя их товары
гораздо хуже наших, и тем самым наша торговля с
Турцией через несколько лет неминуемо прекратится.

Но, возможно, они скажут, что для предотвращения
того неблагоприятного последствия, о котором я
говорил, мы будем брать турецкие товары, как
раньше, но только станем настолько бережливы, что
потребим сами лишь половину их, а остальное пошлем
на продажу в другие страны. Давайте посмотрим, к
чему это приведет и обогатит ли это страну
благодаря балансу такой торговли на шестьсот тысяч
фунтов. Во-первых, я допускаю, что, раз наши люди
внутри страны употребят намного больше нашей
собственной мануфактуры, те, кто связан с шелком,
мохером и т.п., заработают себе на жизнь на разных
работах, связанных с обработкой шерстяных изделий.
Но, во-вторых, я не могу согласиться с тем, что
эти товары можно будет продать, как раньше; ибо
даже если предположить, что одна половина их,
потребляемая внутри страны, может быть продана по
прежней цене, то, конечно, другая половина,
которая направляется за границу, потребует
значительно большую цену. А ведь мы должны послать
эти товары на рынки уже заполненные, и, кроме
того, необходимо вычесть фрахт, страховку, резерв
и все другие накладные расходы, и купцы вообще
должны на этой половине, которая пересылается в
другие страны, потерять гораздо больше, чем
выручили от той половины, которая потреблена
внутри страны. Хотя шерстяные ткани являются нашим
собственным продуктом, однако они содержат купца,
который перевозит их в другие страны, так же как
лавочника внутри страны, который продает их в
розницу; так что, если доходы от того, что он
посылает за границу, не возместят ему расходов по
приобретению этих товаров внутри страны, со всеми
другими расходами, до тех пор, пока он не получил
деньги и хороший процент за них наличными, купец
должен выйти из дела; и результат будет тот, что
купцы, вообще обнаружив, что они потеряли на
турецких товарах, которые они отправили за
границу, отправят в другие страны лишь столько
наших изделий, сколько необходимо для уплаты за
такое количество шелка, мохера и т.п., которое
будет потреблено внутри страны. Другие страны
вскоре найдут способы поставлять туркам товары,
чтобы восполнить ту недостачу в наших товарах,
которую мы сами создали, и тем или иным образом
распорядиться теми то

 Б. Мандевиль



66 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 67



варами, от которых мы отказались. Так что все, что
мы получили бы от этой бережливости, ограничилось
бы тем, что турки брали бы теперь лишь половину
того количества наших изделий, которое они берут
сейчас, когда мы поощряем ввоз их тканей и носим
их, без чего они не в состоянии покупать наши.

Поскольку я в течение нескольких лет испытывал
горькое чувство обиды, встречаясь со множеством
разумных людей, выступавших против этого мнения и
всегда считавших, что я ошибался в этих расчетах,
то наконец я получил удовольствие увидеть, что
мудрость нации начинает приходить к тому же самому
мнению, как это видно из парламентского акта,
принятого в 1721 году, в соответствии с которым
этот законодательный орган не считается с
могущественной и богатой компанией и пренебрегает
очень серьезными неудобствами внутри страны, что
ы содействовать интересам торговли Турции, и не
только поощряет потребление шелка и мохера, но и
заставляет подданных под угрозой наказания
употреблять их, хотят они того или не хотят.

Кроме того, роскошь обвиняют еще и в том, что она
умножает жадность и грабеж. А там, где царят эти
пороки, продаются и покупаются должности,
требующие величайшей честности; министры, которые
должны служить людям, как великим, так и малым,
подкуплены, а страны постоянно находятся под
угрозой, что их предадут и продадут тем, кто
предложит более высокую цену. И наконец, что
роскошь изнеживает и расслабляет людей, в
результате чего народы становятся легкой добычей
первых же захватчиков. Это, действительно, ужас
ые вещи; но то, что приписывают роскоши, относится
к плохому управлению и ошибкам плохой политики.
Каждое правительство должно в деталях знать
интересы страны и настойчиво им следовать. Хоро
ие политики при помощи ловкого управления, облагая
большими пошлинами некоторые товары или полностью
запрещая их и понижая таможенные сборы на другие,
всегда могут повернуть и направить ход торговли
так, как им это заблагорассудится; и поскольку они
всегда предпочтут торговать, если объем торговли в
равной степени значителен, с такими странами,
которые могут платить как деньгами, так и
товарами, чем с теми странами, которые в состоянии
оплачивать то, что они покупают, только товарами
своего собственного производства, то они всегда
будут тщательно избегать торговли с такими народа
и, которые отказываются брать товары других и не
берут ничего, кроме денег, за свои товары. Но
прежде всего они будут бдительно следить за общим
балансом торговли и никогда не допустят, чтобы все
иностранные товары, взятые вместе, ввозимые в
течение одного года, превысили по стоимости те
товары их собственного производства, которые в
течение того же года вывезены в другие страны. За
етьте, что я сейчас говорю об интересах тех
народов, у которых нет своего собственного золота
или серебра, добытого внутри страны, в противном
случае на этом утверждении нет необходимости так
сильно настаивать.

Если бдительно следить за тем, к чему я призвал в
конце предыдущего параграфа, и не допускать, чтобы
ввоз когда-либо превышал вывоз, тогда ни одна
страна никогда не обнищает из-за иноземной роско
и и можно увеличивать завоз роскоши насколько
захочется, если в такой же пропорции удается
увеличить собственный фонд, предназначенные для ее
оплаты.

Торговля - главное,но не единственное условие,
необходимое для возвеличивания страны; кроме нее,
есть и другие вещи, о которых надо позаботиться.
Мешп и Тишп2' должны быть обеспечены, преступления
наказаны и все другие законы, касающиеся
отправления правосудия, мудро составлены и строго
выполняться. Необходимо также благоразумно вершить
иностранные дела, и правительство каждой страны
должно иметь хорошую разведку за границей и быть
осведомленным о внутренних делах всех тех стран,
которые из-за их соседства, силы или интересов
могут быть вредными или полезными для него, чтобы
соответственно принимать меры, противодействуя
одним и помогая другим, как диктуют это политика и
соотношение сил. Народ необходимо держать в
страхе, но нельзя насиловать умы людей и позволять
духовенству принимать большее участие в
государственных делах, чем определил им наш
Спаситель в своем Завете. Таковы правила, ведущие
к мирскому величию; та суверенная власть, которая
хорошо их применяет в управлении какой-либо
значительной страной, будь то монархия, респуб
ика или смешанная форма обеих, всегда сумеет
сделать ее процветающей, несмотря на все другие
государства на земле, и никакая роскошь и никакой
другой порок никогда не смогут поколебать ее
строй. Но здесь я ожидаю громогласный вопль,
направленный против меня. Как! Разве Бог никогда
не наказывал и не стирал с лица земли великие
народы за их грехи? - Да, но не без помощи
определенных средств: внушая безрассудство их
правителям и допуская, чтобы они отошли либо от
всех, либо от некоторых общих правил, которые я
упоминал; и из разорившихся знаменитых государств
и империй, которыми до сих пор гордился мир, все
обязаны своими несчастьями главным образом плохой
политике, упущениям или ошибкам правителей.

Нет сомнения, что у людей, живущих ныне, и их
потомков следует ожидать здоровья и энергии больше
от воздержанности и трезвости, чем от обжорства и
пьянства; и все же признаюсь, что представления
относительно изнеживания и ослабления народа из-за
роскоши у меня теперь не столь уж страшные, какие
были раньше. Когда мы слышим или читаем о вещах,
для нас совершенно незнакомых, они обычно вы
ывают у нас в воображении такие представления о
том, что мы действительно видели, которые (в
соответствии с нашим восприятием) ближе всего к
ним подходят. И я помню, что когда я читал о
роскоши в Персии, Египте и других странах, где
царствовал этот порок,их изнеживший и ослабивший,
то иногда мне приходили на ум толкотня и пьянство
обыкновенных ремесленников на городском празднике
и то свинство, которым часто сопровождается их
чрезмерное обжорство; а ино



8 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 69



гда это заставляло меня думать о развлечениях
беспутных матросов, когда я видел их в компании
полудюжины непристойных женщин, с ревом идущих по
улице со скрипками впереди; и если бы меня вдруг
перенесло в один из больших городов Востока, я бы
ожидал, что найду одну треть населяющих его людей
в постели, страдающими от излишеств, вторую -
больными подагрой или изувеченными какой-либо
более постыдной болезнью, а остальные, способные
обходиться без поводыря, гуляли бы по улицам в
нижних юбках.

Наше счастье, что нам служит хранителем страх,
потому что наш разум не настолько силен, чтобы
управлять нашими желаниями. И я думаю, что, когда
я был школьником, тот великий страх, который я ис
ытывал особенно перед словом "обессиливать", и
некоторые мысли об этимологии этого слова, из
этого страха вытекавшие, принесли мне огромную
пользу. Но с тех пор как я кое-что повидал в мире,
последствия роскоши для страны представляются мне
не столь уж ужасными, как раньше. Пока люди
испытывают те же желания, останутся те же самые
пороки. Во всех больших обществах одни будут
любить разврат, а другие - пьянство. Те
распутники, которые не могут заполучить красивых
опрятных женщин, удовлетворятся грязным отребьем;
а те, кто не в состоянии купить настоящий
"эрмитаж" или "понтак", будут рады обыкновенному
французскому кларету. Те, кому не по карману вино,
примутся за грубые напитки, и солдат или нищий
может надраться пивом или самогоном так же, как
какой-нибудь лорд - бургундским, шампанским или
токаем. Самый дешевый и самый грязный способ
удовлетворения наших аффектов приносит столько же
бедствий организму человека, сколько самый изящный
и самый дорогой.

Излишества роскоши более всего проявляются в
зданиях, мебели, выезде и одежде. Чистое льняное
белье расслабляет человека не больше, чем
фланелевое; гобелены, прекрасные картины или дубо
ые панели вредны не более, чем голые стены; а
богатая кушетка или позолоченная карета
расслабляет не больше, чем холодный пол или
деревенская телега. Утонченные наслаждения
разумных людей редко вредят их организму, и
существует множество великих эпикурейцев, которые
откажутся съесть и выпить больше, чем выдержат их
головы или желудки. Чувственные люди могут
заботиться о себе так же тщательно, как и все
остальные; и ошибки людей, ведущих самый по
очно-роскошный образ жизни, состоят не столько в
частом повторении ими непристойностей или слишком
большом количестве съеденного и выпитого (эти вещи
ослабили бы их более всего), сколько в
многотрудных выдумках, в изобилии и тщательности,
с которыми их обслуживают, и в огромных расходах,
которыми они оплачивают свои застолья и любовные
похождения.

Но давайте предположим, что покой и наслаждения, в
которых живут великие мира сего и богачи каждой
великой страны, делают их неспособными переносить
трудности жизни и тяготы войны. Я допускаю, что из
большинства членов муниципального совета
лондонского Сити

получились бы очень скверные пехотинцы; и я
искренне верю, что, если бы ваша кавалерийская
часть была укомплектована олдерменами, и притом
такими, какими являются большинство их, небольшой
батареи петард было бы достаточно, чтобы ее
разгромить. Но какое отношение имеют олдермены,
муниципальный совет и даже все сколько-нибудь со
тоятельные люди к войне, кроме уплаты налогов?
Тяготы и лишения, которые приходится переносить
лично человеку на войне, достаются тем, кто несет
на себе основную тяжесть всего, - самой низкой,
бедной части народа, рабски трудящимся людям. Ибо
насколько бы чрезмерными ни были изобилие и
роскошь страны, кто-то должен выполнять работу.
Дома и корабли должны строиться, товары должны
перевозиться, а земля - обрабатываться. Такое
разнообразие работ в каждой большой стране требует
огромного населения, среди которого всегда
найдется достаточно распущенных, праздных,
сумасбродных парней для службы в армии, а те, кто
достаточно крепок, чтобы строить изгородь и копать
канаву, пахать и молотить, или же не слишком
ослаблен, чтобы быть кузнецом, плотником,
пильщиком, ткачом, носильщиком или возчиком,
всегда будут достаточно сильны и выносливы, чтобы
через одну-две кампании стать хорошими солдатами,
на долю которых, если поддерживается правильный
порядок, редко выпадает настолько много роскоши и
излишеств, чтобы причинить им какой-либо вред.

Следовательно, вред, которого следует опасаться от
роскоши среди военных, не может распространиться
за пределы офицерского круга. Самые лучшие офицеры
либо люди очень высокого рождения и великолепного
образования, либо обладают чрезвычайными способно
тями и огромным опытом; и кого бы ни выбрало
мудрое правительство для командования армией еп
спеР2, он должен обладать совершенным знанием
военных дел, неустрашимостью, чтобы сохранять
спокойствие среди опасностей, и многими другими
качествами, которые должны выработать время и
старание у людей быстрой проницательности,
выдающегося духа и.высокой чести. Сильные мускулы
и гибкие членыпустяковые преимущества, которые не
имеют значения для лиц, обладающих такой властью и
величием, как они, могущие разрушать города, лежа
в постели, и разорять целые страны, сидя за
обедом. Поскольку они большей частью люди
преклонного возраста, было бы нелепо ожидать от
них здоровой конституции тела или быстроты членов;
если их головы активно работают и не пусты, то не
имеет такого уж большого значения, чтб
представляют собой остальные части тела. Если они
не способны переносить утомление от езды верхом,
то станут ездить в экипажах или же их можно
переносить в носилках. Умение руководить и
прозорливость нисколько не уменьшаются от того,
что люди могут быть инвалидами, и самый лучший
генерал, который есть сейчас у короля Франции,
едва ли в состоянии передвигаться ползком2З. Те,
кто непосредственно подчиняется главнокомандующим,
должны обладать теми же самыми способностями и
почти в такой же степени; обычно это люди,
возвысившиеся до этих постов благодаря своим
заслугам.



70 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 71



Все другие офицеры, занимающие разные должности,
должны выкладывать большую часть своего жалованья
для оплаты великолепных мундиров, личного
снаряжения и других вещей, которые роскошь данного
времени считает необходимыми, так что у них
остается совсем немного денег на излишества; ибо
по мере того, как они получают повышение и их
жалованье растет, они вынуждены и увеличивать
равным образом свои расходы, и улучшать
экипировку, которая, как и все остальное, должна
все же соответствовать их положению. Таким
способом большая часть их все же как-то
ограждается от тех излишеств, которые могут
оказаться губительными для здоровья, в то время
как окружающая их роскошь, тем самым направляемая
в другую сторону, служит прежде всего для усиления
их гордости и тщеславия - самых серьезных по
удительных мотивов, которые заставляют их вести
себя так, как они должны вести себя по
представлениям других (см. Комментарий С).

Ничто так не облагораживает человека, как любовь и
честь. Эти два аффекта равносильны многим
добродетелям, и поэтому самыми лучшими школами
воспитания и хороших манер служат двор государя и
армия, первый - чтобы совершенствовать женщин,
вторая - чтобы наводить лоск на мужчин. Чем
поражают большинство офицеров в цивилизованных
странах, так это совершенным знанием света и пра
ил чести; откровенным и человеколюбивым выражением
лица, присущим опытным военным; и таким сочетанием
скромности и неустрашимости, которое может
свидетельствовать как об их учтивости, так и о
храбрости. Где в моде здравый смысл и в почете
вежливое поведение, там обжорство и пьянство не
могут быть господствующими пороками. Отличные
офицеры стремятся вести главным образом не жи
отный, а блестящий образ жизни, а желания самых
великолепных офицеров, занимающих разной степени
высокие посты, состоят в том, чтобы быть красиво
одетыми и превосходить друг друга в изяществе
экипировки, изысканности развлечений и репутации
во всем благоразумного человека.

Но если бы среди офицеров было больше беспутных
негодяев, чем среди лиц других занятий (что отнюдь
не так), все же самые распутные из них могли бы
быть очень полезными, если только у них есть
честь. Именно честь покрывает и возмещает
множество их недостатков, и ни один из них (как бы
ни предавался он удовольствием) не осмеливается
признаться в отсутствии ее. Но поскольку нет более
убедительного довода, чем сам факт, давайте
оглянемся на то, что так недавно произошло во
время наших двух последних войн с Францией24.
Сколько мы имели в своих армиях тщедушных молодых
людей нежного воспитания, изящных в одежде,
изысканных в еде, которые отважно и бодро прошли
через все испытания, налагаемые долгом?

Те, кто терзается мрачными опасениями относительно
того, что роскошь расслабляет и изнеживает людей,
смогли бы увидеть во Фландрии и Испании, как
расфранченные щеголи в тонких рубашках с кру
евами и напудренных париках переносили огонь и
подходили к жерлу

пушек с той же беззаботностью, с какой самые
вонючие неряхи причесывали бы свои волосы, хотя
они и не видели гребня целый месяц; и смогли бы
встретиться с множеством буйных повес, которые
действительно подорвали здоровье и истощили
организм чрезмерным пристрастием к вину и женщинам
и, однако, вели себя достойно и храбро в борьбе с
врагом. Крепость тела менее всего требуется
офицеру, и, если иногда сила может пригодиться,
твердая решимость духа, которую вселяют в них
надежды на повышение, дух соревнования и любовь к
славе при первом же напряжении займут место
физической силы.

Те, кто понимает свое дело и обладает в
достаточной мере чувством чести, как только
привыкнут к опасности, всегда станут способными
офицерами. А их роскошь, если только они тратят
свои собственные деньги, а не чьи-нибудь чужие,
никогда не причинит вреда государству.

Полагаю, что всем этим я доказал, что хотел, в
этом примечании о роскоши. Во-первых, в одном
смысле все можно назвать роскошью, а в другом - ее
как таковой не существует. Во-вторых, при мудром
управлении весь народ может купаться в такой
иноземной роскоши, которую может оплатить его
собственный продукт, и не обнищать от этого. И
наконец, когда о военных делах заботятся как
следует, когда солдатам хорошо платят и
поддерживают у них строгую дисциплину, богатая
страна может жить в таком покое и изобилии, какие
только можно себе представить, и во многих своих
краях показывать столько пышности и утонченности,
сколько способен изобрести человеческий ум, и в то
же время быть грозой для своих соседей и походить
на пчелиный улей в басне, характеризуя который я
сказал, что

Он порождал в округе всей

И страх врагов, и лесть друзей;

Все ульи несравнимы были

С ним по богатству и по силе.

(См. что далее говорится о роскоши в Комментариях
М и Р.)

(М) Ей гордость в этом помогала...

Гордость есть данная природой способность,
благодаря которой каждый смертный, обладающий хоть
каким-нибудь разумением, ценит себя выше и думает
о себе лучше, чем позволил бы любой
беспристрастный судья, досконально знающий все его
качества и обстоятельства жизни. У нас нет
никакого другого качества, столь же полезного
обществу и столь же необходимого, чтобы сделать
его богатым и процветающим, как это, и все же
именно его обычно более всех ненавидят. Для этой
нашей способности наиболее характерно то, что те,
кто обладает ею в большей степени, чем другие,
менее всего готовы примириться с тем, что она есть
и у других, в то время как отвратительность других
пороков более всего оправдывается теми, кто сам в
них виновен. Целомудренный человек ненавидит
прелюбодеяние, а пьянство больше всего вызывает
ужас у трезвенников; но никто так не оскорбляется
гордо



2 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ..

КОММЕНТАРИИ 73



стью своего соседа, как самые гордые из всех, и
если кто-либо может простить ее, так это только
самые смиренные. Отсюда, я думаю, мы можем
справедливо заключить, что, раз она ненавистна
всему миру, это служит верным признаком того, что
ею заражен весь мир. Все разумные люди готовы это
признать, и никто не отрицает, что у него вообще
есть гордость. Но если перейти к конкретным
случаям, встретится немного людей, готовых
признаться, что какой-либо их поступок, который вы
можете назвать, продиктован именно этим началом.
Есть также немало людей, допускающих, что у
пораженных грехом народов всех времен гордость и
роскошь более всего содействуют развитию ремесел,
но отказывающихся признавать неизбежность того,
что в более добродетельные времена (т.е. в такие,
которые будут свободны от гордости) ремесло и
торговля в огромной степени придут в упадок.

Они заявляют, что всемогущий наделил нас властью
над всем, что производят или содержат земля и
море; в них нельзя найти ничего такого, что не
было бы создано на пользу человеку; и его
превосходство над другими животными в умении и
трудолюбии было дано ему с тем, чтобы он сделал
как их, так и все остальное в пределах
досягаемости своих чувств, более полезными для
себя. Исходя из этого соображения, они считают
нечестивым полагать, что смирение, воздержание и
другие добродетели преграждают людям дорогу к
наслаждениям теми удобствами жизни, в которых не
отказано самым безнравственным народам, и поэтому
делают вывод, что и при отсутствии гордости и
роскоши можно есть, носить и потреблять те же
самые вещи, занимать такое же число ремесленников
и мастеровых, а страна может быть такой же во всех
отношениях процветающей, как и те, где
безраздельно господствуют эти пороки.

Что касается, в особенности, ношения платья, они
вам скажут, что гордость, которая прилегает к нам
гораздо теснее, чем одежда, поселяется только в
сердце; и что лохмотья часто скрывают больше
гордости, чем самое пышное одеяние; и что так же,
как нельзя отрицать того, что всегда существовали
добродетельные государи, которые со смирением в
сердце носили свои великолепные венцы и, лишенные
честолюбия, царствовали на благо других, так и
весьма вероятно, что золотую и серебряную парчу и
самую богатую вышивку могут, даже не думая о гор
ости,носить многие,чье положение и богатство
подходят для этого. Разве не может (говорят они)
порядочный человек, обладающий огромными доходами,
шить каждый год разнообразных одежд больше, чем
он, возможно, износит за год, и все же не иметь
иных целей, кроме как дать беднякам работу,
поощрить ремесло и, обеспечив занятия многим
людям, содействовать благосостоянию своей страны?
А учитывая, что пища и одежда являются жизненными
потребностями и двумя главными предметами, на
которые распространяются все наши мирские заботы,
почему все люди не могут выделить значительную
часть своего дохода как на первое, так и на второе
совершенно без всякого влияния гордости? Более
того, разве не обязан каждый член общества в
зависи

ости от своих возможностей каким-либо образом
содействовать поддержанию того вида ремесла, от
которого так сильно зависит целое? Кроме того,
прилично одеваться - значит проявлять вежливость,
а часто и выполнять долг в отношении тех, с кем мы
общаемся, даже не принимая во внимание наших
собственных желаний.

Таковы возражения, к которым обычно прибегают
надменные моралисты, не желающие примириться с
тем, что ущемляется достоинство их рода; но если
мы подробно рассмотрим эти возражения, то на них
можно будет быстро ответить.

Если бы у нас не было пороков, то я не смог бы
увидеть причину, почему какой-либо человек вообще
должен шить костюмов больше, чем ему нужно, хотя
бы он никогда так сильно не желал содействовать
благу страны. Ибо, когда он носит плотный шелк, а
не какую-либо легкую материю и предпочитает
изысканное тонкое сукно грубому, он не имеет
другой цели, кроме как дать работу множеству людей
и, следовательно, содействовать благосостоянию
общества, он все же может относиться к одежде так
же, как сейчас патриоты своей страны относятся к
налогам: они могут с готовностью платить их, но
никто не дает больше, чем с него следует, особенно
если все обложены по справедливости, в
соответствии с их возможностями, как и должно быть
- а не иначе - в такой добродетельный век. Кроме
того, в такое золотое время никто не будет
одеваться лучше, чем требует его положение, никто
не будет ограничивать в расходах свою семью,
обманывать или стремиться перехитрить соседа,
чтобы купить пышный наряд, и, следовательно, не
будет употребляться и половина того, что сейчас, и
занята будет едва одна треть людей, ныне
работающих. Но для того чтобы сделать это более
очевидным и показать, что в поддержке ремесла
ничто не может сравняться с гордостью, я рассмотрю
точки зрения людей на их одежду и внешний вид и
изложу то, чему может каждого научить по
седневный опыт в отношении одежды.

Ношение одежды первоначально преследовало две цели
- прикрыть наготу и защитить тело от непогоды и
других внешних повреждений. К этим целям наша
безграничная гордость добавила третьюукрашение;
ибо что еще, кроме чрезмерного глупого тщеславия,
могло бы убедить наш разум считать украшением то,
что должно постоянно напоминать нам о наших нуждах
и нищете, больших, чем у всех других животных, уже
одетых самой природой. Действительно, можно лишь
восхищаться тем, как такое разумное создание, как
человек, претендующий на свои собственные столь
многие великолепные качества, должно снисходить до
оценки себя тем, что награблено у такого невинного
и беззащитного животного, как овца, или чем он
обязан самой ничтожной твари на земле - умирающему
червю; и однако, гордясь такими мелкими хищениями,
он имеет глупость смеяться над готтентотами,
живущими на самом дальнем африканском мысу,
которые украшают себя внутренностями мертвых
врагов, не учитывая, что они служат знаками их
доблести, подлинными Бро11а



74 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 75



ор1гпа25, и что если их гордость более жестока,
чем наша, то она определенно менее нелепа, потому
что они носят трофеи, добытые у более благородного
животного.

Но какие бы замечания ни были высказаны по этому
поводу, весь мир давно уже решил этот вопрос:
красивая одежда - это главное; птица прекрасна
своими перьями, и незнакомым людям обычно оказыва
т почет в зависимости от их одежды и дополняющих
ее деталей их внешнего вида; по ее богатству мы
судим об их состоянии, а по тому, как они ее
носят, мы догадываемся об их уме. Именно это
поощряет всякого, кто сознает свои маленькие
заслуги, на ношение одежды, подобающей лицам,
стоящим выше его по положению, особенно в больших
и густонаселенных городах, где ничем не
прославившиеся люди могут ежечасно встретить
пятьдесят неизвестных на одного знакомого и,
следовательно, получат удовольствие от того, что
подавляющее большинство людей будет считать их не
тем, что они есть, а тем, чем они кажутся по
внешнему виду; а это - сильное искушение, которому
большинство людей не могут не поддаться.

Тот, кто получает удовольствие, наблюдая различные
картины жизни низших слоев населения, может на
Пасху, в Троицын день или в какой-либо иной
большой праздник встретить десятки людей, особен
о женщин, почти самого низкого звания, одетых в
красивые и модные одежды. Если, завязав с ними
разговор, вы будете обращаться с ними более
вежливо и с большим уважением, чем, как они
сознают, они заслуживают, то они обычно постыдятся
признаться, кто они такие; и если вы проявите
немного любопытства, то часто можете обнаружить у
них самое настойчивое стремление скрыть свое
занятие и место жительства. Причина проста: пока
они принимают те любезности, к которым они не
привыкли и которые, как они думают, следует
говорить только людям более высокого положения,
они с удовлетворением воображают, что кажутся
такими, какими притворяются, что для слабых духом
удовольствие почти столь же реальное, какое они
получили бы от самого исполнения всех их желаний.
Это - золотая мечта, которую они не хотят
разрушить, и, будучи уверены, что ничтожность их
положения, если она станет известна, должна
унизить их в вашем мнении, они крепко держатся за
свой маскарад и предпринимают все возможные
предосторожности, чтобы из-за никому не нужного
открытия не потерять вашего уважения, которым, как
они льстят себе, они обязаны своей хорошей одежде.

Хотя все признают, что в том, что касается одежды
и образа жизни, мы должны вести себя в
соответствии со своим материальным положением и
следовать примеру самых разумных и
предусмотрительных людей из равных нам по званию и
состоянию, все же немного найдется способных
похвастаться этим благоразумием, которые не были
бы либо ужасно скупыми, либо гордыми своей
исключительностью. Все мы смотрим на тех, кто выше
нас, и, насколько можем, стремимся подражать тем,
кто в чем-либо нас превосходит.

Жена самого бедного в приходе батрака не унизится
до прочной, полезной одежды из грубого ворсистого
сукна, которую она могла бы носить, будет голодать
сама и заставит голодать мужа, чтобы купить
подержанное платье и нижнюю юбку, которые служат
ей вдвое хуже, поскольку, видите ли, это более
благородно. Ткач, сапожник, портной, парикмахер и
всякий простой рабочий человек, который может себя
немного обеспечить, имеет наглость на первые
полученные им деньги одеться, как состоятельный
ремесленник. Простой лавочник, торгующий в
розницу, одевая свою жену, берет за образец своего
соседа, который торгует тем же товаром оптом, и в
качестве основания ссылается на то, что двенадцать
лет назад лавка у того была не больше, чем у него
самого сейчас. Аптекарь, торговец мануфактурой,
шелком и бархатом и другие достойные лавочники не
могут найти никакого различия между собой и
купцами и поэтому одеваются и живут, как они.
Супруга купца, которая не в состоянии сносить
наглости этих ремесленников, спасается от них
бегством на другой конец города и с презрением
отвергает всякую моду, кроме той, которую она там
заимствовала. Такое высокомерие вызывает тревогу
двора; знатные дамы пугаются, видя, что жены и
дочери купцов одеваются, как они; эта наглость
горожан, восклицают они, нетерпима; посылают за
портными, и изобретение мод становится их главной
заботой, с тем чтобы, как только эти нахальные
горожанки начнут подражать уже существующим модам,
у них всегда наготове оказывались новые. Такое же
соревнование продолжается между благородными
дамами всех рангов при невероятных расходах, пока
наконец первым фавориткам государя и
обладательницам самого высокого ранга, чтобы
превзойти стоящих ниже себя, ничего не остается,
как только выложить громадные состояния на пышные
выезды, великолепную меблировку, роскошные сады и
величественные дворцы.

Именно этому соревнованию и постоянному стремлению
превзойти друг друга мы обязаны тем, что после
всех многочисленных разнообразных движений и
изменений моды, при придумывании новой и об
овлении старой всегда еще остается р1ы и11га26 для
изобретательных людей; и именно это, или по
крайней мере его последствие, дает работу
беднякам, пришпоривает трудолюбие и поощряет
искусного ремесленника искать дальнейших
усовершенствований.

Могут возразить, что многие светские люди,
привыкшие хорошо одеваться, по традиции носят
богатое платье и совершенно к нему безразличны,
так что ту прибыль, которую получают от них
ремесленники, никак нельзя приписать соревнованию
или гордости. На это я отвечу, что те, кто так
мало занимает свой ум заботой об одежде, никогда
бы не носили такое богатое платье, если бы и
материалы и моды не были раньше изобретены для
удовлетворения тщеславия других, которые находят в
красивой одежде больше наслаждения, чем они. Кроме
того, не всякий, кто делает вид, что не имеет
гордости, действительно ее лишен; все признаки
этого порока не легко раскрыть: они многочислен



6 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 77



ны и меняются в зависимости от возраста,
настроения, положения и часто телосложения людей.

Обладающий холерическим темпераментом капитан
муниципальной гвардии, кажется, горит от
нетерпения ринуться в бой и, выражая свой
воинственный дух твердостью поступи, заставляет
дрожать свою пику за отсутствием врага от доблести
своей руки. Когда он движется по улице, его пышный
воинственный наряд внушает ему необычайный подъем
духа, благодаря которому он готов забыть и свою
лавку, и самого себя и глядит вверх на балконы с
яростью завоевателя-сарацина. В то время как
флегматичный олдермен, ставший почтенным как в си
у своего возраста, так и благодаря своей власти,
удовлетворяется тем, что его считают важным
человеком, и, не зная более легкого способа
удовлетворить свое тщеславие, важно восседает в
своем экипаже и с угрюмым видом принимает знаки
уважения, которые выказывают ему люди более
низкого звания, узнающие его по поношенному наряду
члена гильдии.

Безбородый прапорщик напускает на себя
серьезность, не свойственную его годам, и с
нелепой самонадеянностью стремится подражать
суровому выражению лица своего полковника, все это
время льстя себе, что благодаря такой дерзкой силе
вы будете судить о его удали. Молодая красавица,
страшно озабоченная тем, как бы ею не пренебрегли,
постоянным изменением позы выдает бурное желание
показать себя всем и, завладев, так сказать,
всеобщим вниманием, вызывает любезным видом
восхищение своих зрителей. Самодовольный хлыщ,
напротив, напуская на себя вид занятого человека,
целиком погружен в созерцание своих собственных
совершенств и в общественных местах проявляет
такое пренебрежение к другим людям, что
непосвященные должны вообразить его самого
уверенным, что он пребывает в одиночестве.

Все эти и им подобные явления суть ясные, хотя и
разные признаки гордости, которые очевидны для
всего мира; однако не всегда так быстро удается
обнаружить тщеславие людей. Когда мы замечаем че
овеколюбивое выражение на лицах и нам кажется, что
люди не заняты самовосхищением и не совсем
игнорируют других людей, мы склонны объявить их
лишенными гордости, в то время как они, возможно,
только устали от удовлетворения своего тщеславия и
ослабели от пресыщения наслаждениями. Это внешнее
выражение мира, царящего в душе, и безмятежного
покоя, беспечной беззаботности, которое часто
можно наблюдать у большого человека, небрежно
развалившегося в своем простом экипаже, не всегда
так свободно от притворства, как это может
показаться. Ничто так не приводит в восторг гордых
людей, как то, что их считают счастливыми.

Хорошо воспитанный джентльмен более всего гордится
умением ловко скрывать свою гордость, и некоторые
настолько искусно прячут эту слабость, что, как
раз когда они более всего виновны в ней, грубые
люди считают, что они полностью ее лишены. Так,
когда лицемерный придворный появляется во всем
великолепии, он принима

т вид скромный и добродушный и, хотя готов лопнуть
от тщеславия, притворяется, что совершенно не
сознает своего величия, хорошо зная, что
проявляемые им приятные качества должны возвысить
его в мнении других и быть добавлением к тому
величию, о котором и без его помощи не могут не
провозглашать короны на его карете и упряжи и все
остальное его экипажа.

И так же как в этих случаях гордость не замечают
потому, что она добросовестно скрывается, в других
она тоже отрицается, хотя и проявляется (или по
крайней мере кажется, что проявляется) самым откры
ым образом. Богатый приходский священник, будучи,
как и все остальные представители его профессии,
лишенным радостей мирян, считает нужным найти
великолепное и самое тонкое черное сукно, которое
только можно купить за деньги, и выделяет себя
богатством своего благородного и безукоризненного
одеяния. Его парики настолько модны, насколько
позволяет та форма, которой он вынужден
подчиняться; но, поскольку ограничения касаются
только вида парика, он заботится о том, чтобы в
отношении качества волос и цвета с ним могли
сравняться лишь немногие вельможи. Тело его всегда
чисто, так же как и одежда; его лоснящееся лицо
всегда гладко выбрито, а красивые ногти тщательно
подстрижены. Его гладкая белая рука и бриллиант
чистой воды хорошо подходят друг к другу и взаимно
усиливают свою красоту, достигая двойного эффекта.
То белье, которое он позволяет видеть, пред
тавляет собой верх изысканности, и он никогда не
допустит, чтобы его видели на улице в бобрах
худших, чем те, которыми гордился бы богатый
банкир в день свадьбы; ко всему этому изяществу в
одежде он добавляет важную походку и внушительную
величавость осанки. И все же, несмотря на
свидетельство столь многих совпадающих признаков,
обыкновенная вежливость не позволит нам
подозревать, что какие-то его действия являются
следствием гордости; если учесть достоинство его
положения, для него будет лишь приличием то, что у
других было бы тщеславием; и, отнесясь со всей
благовоспитанностью к его профессии, мы должны
полагать, что достойный джентельмен, игнорируя
свою преподобную персону, берет на себя все эти
хлопоты и расходы единственно из уважения, которое
следует оказывать тому божественному ордену, к
которому он принадлежит, и религиозного рвения
оградить свое священное занятие от презрения
безбожников. От всей души говорю: ничто из всего
этого не будет названо гордостью; позвольте мне
только заметить, что, если судить просто
по-человечески, это очень на нее похоже.

Но если, наконец, я допущу, что есть люди, которые
наслаждаются всей изысканностью экипировки,
меблировки и одежды и тем не менее не имеют в себе
гордости, несомненно, если все было бы так, то
соперничество, о котором я раньше говорил,
очевидно, должно прекратиться, а следовательно,
пострадает и ремесло всех видов, которое столь во
многом от него зависит. Ибо сказать, что если бы
все люди были истинно добродетельны, то они могли
бы, вообще не обращая внимания на



78 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 79



свои интересы, потреблять так же много из
ревностного стремления служить своим соседям и
содействовать общему благу, как они делают сейчас
из себялюбия и соперничества, - значит прибегнуть
к жалкой уловке и высказать необоснованное
предположение, Поскольку во все времена были
хорошие люди, то, несомненно, и наше время их не
лишено; но давайте спросим парикмахеров и портных,
у каких джентльменов, даже обладающих самыми
большими богатствами и величайшей знатностью, они
могли когда-либо обнаружить такие патриотические
взгляды. Спросите торговцев кружевами, шелком,
бархатом и бельем: когда самые богатые или, если
хотите, самые добродетельные леди платят наличными
или намерены заплатить через какой-то приемлемый
срок, разве они не будут ездить из лавки в лавку,
чтобы прощупать рынок, так же долго торговаться с
ними и упорно стоять на своем, чтобы сэкономить
четыре или шесть пенсов на ярде, как самые нищие
обманщицы в городе? Могут настаивать, что если
таких людей нет, то, возможно, они могут
появиться; на это я отвечаю: это так же возможно,
как то, что кошки вместо ловли мышей и крыс начнут
их кормить и займутся выхаживанием и
вскармливанием их детенышей в доме; или же как то,
что коршун, как петух, созовет кур клевать зерно и
станет сидеть, выхаживая их цыплят, вместо того
чтобы пожирать их; но если бы они все вдруг
поступали так, то перестали бы быть кошками и кор
унами; это не соответствовало бы их природе, и те
виды животных, которые мы имеем в виду, произнося
слова "кошки" и "коршуны", вымерли бы, как только
бы это произошло.

(Н) А зависть и тщеславье тут

Облагораживали труд.

Завистью мы называем ту низость нашей натуры,
которая заставляет нас горевать и тосковать при
виде того, что, по нашему мнению, составляет
счастье других. Я не верю, что есть хоть одно
нормальное человеческое существо, достигшее
зрелости, которое в то или иное время не было бы
по-настоящему охвачено этим аффектом; и тем не
менее не встречал еще никого, кто осмелился бы
признаться в этом, разве что в шутку. Что все мы
обычно стыдимся этого порока, объясняется той
сильной привычкой к лицемерию, благодаря которой
мы научились с самой колыбели скрывать даже от
самих себя свое непомерное себялюбие и все его
разнообразные проявления. Человек не может желать
другому лучшего, чем самому себе, за исключением
лишь тех случаев, когда он полагает, что ему
самому невозможно добиться исполнения этих
желаний; и отсюда мы легко узнаем, каким образом
возбуждается в нас зависть. Чтобы понять это, мы
должны прежде всего учесть, что мы часто в равной
мере несправедливо думаем о себе хорошо, а о своем
соседе плохо; когда мы узнаем, что другие
наслаждаются или будут наслаждаться тем, чего они,
по нашему мнению, не заслуживают, это огорчает нас
и заставляет сердиться на причину нашего огор

ения. Во-вторых, каждый из нас в соответствии со
своим разумением и склонностями всегда желает себе
добра, и, когда нам что-нибудь нравится, но взять
мы его не можем, так как им владеют другие, это
сначала вызывает у нас печаль, поскольку мы не
получаем того, что нам нравится. Эта печаль
неизлечима до тех пор, пока у нас сохраняется жела
ие владеть понравившейся нам вещью. Но наша
самозащита уже приведена в действие и не позволяет
нам успокоиться, пока не будут испробованы все до
единого средства удалить от нас зло в такой мере и
настолько, насколько сможем; а опыт нас учит, что
в природе нет лучшего средства облегчить эту
печаль, чем наш гнев в отношении тех, кто владеет
тем, что мы ценим и желаем. Следовательно, мы
заботливо растим и сохраняем этот последний
аффект, чтобы спасти или избавить себя, по крайней
мере частично, от того беспокойства, которое мы ис
ытывали с самого начала.

Таким образом, зависть - это соединение огорчения
и гнева; степень проявления этого аффекта зависит
в каждом случае главным образом от близости или
удаленности предметов зависти. Если некто вы
ужденный ходить пешком завидует большому человеку,
держащему экипаж и шестерку лошадей, то его
зависть никогда не будет проявляться так бурно или
доставлять ему такое огорчение, какое может ис
ытывать человек, тоже владеющий экипажем, но
имеющий возможность запрягать не более четырех
лошадей. Признаки зависти так же разнообразны и
так же трудно поддаются описанию, как симптомы чу
ы: иногда она проявляется в одном виде, иногда в
совершенно другом. Среди прекрасного пола эта
болезнь чрезвычайно распространена и проявления ее
весьма заметны в их мнениях и критических
суждениях друг о друге. У красивых молодых женщин
можно часто обнаружить эту способность в очень
высокой степени: они нередко начинают стре
ительно ненавидеть друг друга с первого взгляда
только из зависти, и не из чего больше; можно
прочесть это презрение и безрассудное отвращение
даже в выражении их лиц, если они недостаточно
искусны и не научились ловко лицемерить.

У грубой и невоспитанной толпы этот аффект
проявляется совершенно открыто, особенно когда
предметом зависти к другим становятся блага
судьбы. Они бранят тех, кто стоит выше их в
обществе, раздувают их ошибки и стараются
истолковать в дурную сторону их самые похвальные
поступки. Они ворчат на провидение и вслух
жалуются, что в этом мире всем хорошим
наслаждаются главным образом те, кто этого не
заслуживает. Зависть столь сильно влияет на самых
грубых представителей толпы, что, если бы их не
сдерживал страх перед законами, они бы без
промедления пошли и избили тех, кому они завидуют,
хотя это ничем не было бы вызвано, кроме
воздействия на них этого аффекта.

Литераторы, пораженные этим недугом, проявляют
самые различные симптомы. Если они завидуют
кому-либо из-за его способностей и эрудиции, то
заботятся главным образом о том, чтобы старательно
скрывать свою слабость, и обычно пытаются это
сделать, отрицая и



80 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 81



умаляя те хорошие качества, которым они завидуют.
Они тщательно изучают его труды и недовольны
каждым прекрасным пассажем, который там находят;
они не ищут ничего, кроме его ошибок, и самое боль
ое торжество для них - обнаружить крупную ошибку.
В своих суждениях они настолько же придирчивы,
насколько суровы, делают из мухи слона и не
простят даже малейшего намека на ошибку, но
раздуют самое пустяковое упущение до размеров
тяжкого преступления.

Зависть можно наблюдать и у животных. У лошадей
она проявляется в стремлении обогнать друг друга,
и самые горячие из них скорее загонят себя
насмерть, чем позволят какой-нибудь другой выйти
вперед. Этот аффект можно равным образом легко
заметить и у собак: те, кто привык к ласке,
никогда не будут смиренно сносить, чтобы другие
тоже испытывали это блаженство. Я видел комнатную
собачку, которая скорее подавится едой, чем
оставит что-нибудь сопернику из своего же рода, и
мы можем часто наблюдать такое же поведение у тех
созданий, которых мы видим ежедневно, - у детей,
капризных и непослушных из-за того, что их
чрезмерно балуют. Иногда из каприза они отка
ываются есть то, что их просят; но, если мы можем
заставить их поверить тому, что кто-нибудь другой
или даже кошка или собака собирается забрать у них
еду, они с удовольствием перестанут кричать "нет!"
и будут есть даже против своего желания.

Если бы зависть не была заложена в человеческой
природе, она не оказалась бы так распространена у
детей и дух соперничества не воздействовал бы
столь сильно на молодежь. Те, кто выводит все
полезное обществу из добрых начал, приписывают
результаты соперничества школьников душевной
добродетели; поскольку это требует труда и уси
ий, то очевидно, что те, кто действует под
влиянием добродетельного расположения души,
совершают акт самоотречения; но если мы вглядимся
в это более пристально, то обнаружим, что покой и
удовольствие принесены в жертву лишь зависти и
любви к славе. Если бы к этой притворной
добродетели не было добавлено чего-то очень
похожего на рассматриваемый нами аффект, было бы
невозможно ее возбудить и усилить при помощи тех
же самых средств, которые порождают зависть.
Мальчик, получивший награду за успехи в учении,
знает о той неприятности, которая выпала бы на его
долю, если бы он ее не получил. Это соображение
заставляет его прилагать все усилия, чтобы его не
обошли те, кого он теперь считает ниже себя, и,
чем больше у него гордости, тем больше
самоотречения он проявит, чтобы сохранить свою
победу. Второй, не получивший приза, несмотря на
все свои усилия проявить себя с хорошей стороны,
огорчен и, следовательно, сердит на того, кого он
должен считать причиной своего огорчения. Но
проявить свой гнев было бы нелепо и не принесло бы
ему никакой пользы, так что он должен либо
удовлетвориться тем, что пользуется меньшим по
етом, чем первый мальчик, либо, возобновив свои
попытки, добиться больших успехов в учении; и
ставлю десять против одного, что бескорыстный,
добродушный и миролюбивый юноша выберет первое и
тем

самым станет ленивым и бездеятельным, в то время
как алчный, раздражительный и задиристый мошенник
приложит невероятные усилия и выйдет в свою
очередь победителем.

Поскольку зависть очень распространена среди
художников, она приносит огромную пользу для их
совершенствования; я имею в виду не те случаи,
когда мелкие мазилы завидуют великим мастерам, а
те, когда многие из них заражены этим пороком и
завидуют тем, кто непосредственно стоит выше их.
Если ученик знаменитого художника обладает ярким
талантом и необычным старанием, он сначала
поклоняется своему мастеру; но по мере того, как
растет его собственное мастерство, он начинает
незаметно для себя ненавидеть то, чем раньше восхи
ался. Чтобы познать природу этого аффекта и те его
составные части, которые я назвал, нам необходимо
лишь заметить, что, если художник, приложив
старание, не только становится равным человеку,
которому он завидовал, но и превосходит того,
огорчение проходит и весь гнев обезоруживается; и
если раньше он его ненавидел, то теперь рад стать
его другом, если тот снизойдет до этого.

Замужние женщины, виновные в этом пороке (а мало
есть тех, кто им не заражен), всегда стремятся
возбудить тот же аффект у своих мужей; и там, где
им это удалось, зависть и дух соперничества
удержали больше мужчин в границах приличия и
излечили больше плохих мужей от лени, пьянства и
других порочных наклонностей, чем все проповеди,
произнесенные со времен апостолов.

Поскольку все стали бы счастливы, наслаждались бы
удовольствиями и избегали бы неудовольствия, если
бы это было в их силах, то себялюбие заставляет
нас смотреть на каждое существо, кажущееся удо
летворенным, как на соперника в счастье; и то
удовлетворение, которые мы испытываем, видя, что
его блаженство нарушено, хотя мы из этого не
извлекаем никакой выгоды для себя, кроме того
удовольствия, которые мы получаем, наблюдая это,
называется "любить зло ради самого зла"; а тот
побудительный мотив, результатом которого является
эта слабость, называется "злоба" - еще один
отпрыск, ведущий свое происхождение от того же
самого источника, ибо, если бы не существовало
зависти, не могло бы быть и злобы. Когда аффекты
никак не проявляют себя, мы их не воспринимаем, и
люди часто думают, что у них нет такой-то слабости
в их натуре, потому что в этот момент они ей не
подвержены.

Над хорошо одетым джентльменом, которого случайно
окатила грязью карета или телега, смеются, и люди,
стоящие ниже его, - гораздо чаще, чем ему равные,
потому что они ему больше завидуют; они знают, что
он этим раздражен, и, воображая, что он счастливее
их, радуются, видя, что и он в свою очередь
сталкивается с неудобствами. Но молодая леди,
настроенная серьезно, не смеется над ним, а жалеет
его, потому что аккуратный мужчина - это зрелище,
которым она восторгается, и для зависти у нее нет
повода. При несчастьях мы либо смеемся, либо
жалеем тех, на чью долю они выпали, в зависимости
от того, что



82 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 83



у нас за душой - злоба или сострадание. Если
человек упадет или ушибется столь незначительно,
что последнее не пробуждено, мы смеемся, и в этом
случае наша жалость и злоба попеременно овладевают
нами: "Я, действительно, очень сожалею об этом,
сэр, прошу извинить меня за этот смех, я самое
глупое создание на свете" - потом снова смеется, а
затем опять: "Я, действительно, очень сожалею", и
так далее. Некоторые настолько злобны, что
смеются, когда человек сломал ногу, а другие
настолько сострадательны, что могут от всего
сердца пожалеть человека за маленькое пятнышко на
его одежде; однако нет ни одного, кто настолько
жесток, что его вообще не может тронуть сострада
ие, и нет ни одного, кто настолько добродушен, что
никогда не испытывает злобной радости. Как странно
наши аффекты управляют нами! Мы завидуем человеку
из-за его богатства,и тогда мы просто ненавидим
его; но если мы сравняемся с ним, то
успокаиваемся, и малейшее снисхождение с его
стороны делает нас друзьями; но если мы станем
ощутимо выше его, то способны сожалеть о его
несчастьях. Люди действительно разумные завидуют
меньше других, потому что они восхищаются собой,
испытывая в этом меньше колебаний, чем дураки и
глупцы; ибо, хотя они не показывают этого другим,
твердость их мышления дает им уверенность в своей
подлинной ценности, которую люди более слабого ума
никогда не могут чувствовать в себе, хотя они
часто имитируют ее.

Остракизм в Греции27 представлял собой принесение
выдающихся людей в жертву повальной зависти и
часто применялся как безошибочно действующее
средство для лечения и предотвращения раздражения
и злобы народа. Одна жертва со стороны государства
часто умиротворяет ропот целого народа, а
последующие поколения часто удивляются такого рода
варварству, которое они в подобных обстоятельствах
допустили бы и сами. Это - подарки злобе людей,
которую лучше всего удовлетворить, дав людям
возможность увидеть унижение великого человека. Мы
полагаем, что любим справедливость, и любим, когда
заслуги по достоинству вознаграждены; но, если
люди долго занимают самые первые почетные
должности, половина из нас устают от них, ищут их
ошибки, а если не могут их найти, то предполагают,
что они их прячут, и, если большинство из нас не
желают, чтобы их отстранили, это уже хорошо. Самые
лучшие люди всегда должны опасаться этой грязной
игры со стороны всех тех, кто не является их
ближайшими друзьями и знакомыми, потому что ничто
так не утомляет, как повторение похвал, которые ни
в коей мере на нас не распространяются,

Чем в большей степени аффект является соединением
многих других аффектов, тем труднее его
определить, и, чем больше он мучит тех, кто попал
под его влияние, тем большую жестокость в
отношении других он может в них вдохнуть. Поэтому
нет ничего более причудливого или злобного, чем
ревность, которая состоит из любви, надежды,
страха, к которым добавлено очень много зависти.
Об этой последней я уже достаточно много говорил,
а то, что я могу сказать о страхе, читатель

найдет в комментарии С. Для того чтобы лучше
объяснить и пояснить эту странную смесь, я в
данном разделе скажу ниже о двух ее составных
частях - надежде и любви.

Надеяться - значит чего-то желать с некоторой
степенью уверенности в том, что желаемое сбудется.
Твердость или неразумность нашей надежды полностью
зависит от большей или меньшей степени нашей
уверенности, а всякая надежда содержит в себе
сомнение; ибо, когда наша уверенность достигает
такой силы, что исключаются все сомнения, она
становится определенностью, и мы принимаем как
должное то, на что раньше только надеялись.
Выражение "серебряная чернильница из рога" может
быть употреблено, потому что все знают, что мы
имеем в виду, но выражение "верная надежда" - нет,
ибо тот, кто употребляет эпитет, уничтожающий суть
существительного, к которому он его присоединяет,
вообще говорит бессмыслицу; и чем яснее мы по
имаем значение эпитета и характер
существительного, тем очевиднее становится
бессмысленность такого разнородного сочетания.
Причина же того, почему некоторые люди, когда они
слышат, как человек говорит о "верной надежде", не
так сильно поражены, как в том случае, если бы он
говорил о "горячем льде" или "жидком дубе",
состоит не в том, что в первом содержится меньше
бессмыслицы, чем в каждом из вторых, а в том, что
слово "надежда", я имею в виду его сущность, не
так ясно понимается большинством людей, как слова
"лед" и "дуб" и их сущность.

Любовь означает прежде всего привязанность,
которую родители и кормильцы испытывают к детям, а
друзья - по отношению друг к другу; она
заключается в расположенности и благожелательности
в отношении любимого лица. Мы в лучшую сторону
истолковываем все его слова и поступки и чувствуем
склонность извинять и прощать его ошибки, если
вообще их замечаем; его интересы мы во всех
случаях делаем своими интересами, даже себе в
ущерб, и получаем внутреннее удовлетворение,
разделяя его чувства как в горе, так и в радости.
Это последнее высказанное мною положение, каким бы
невероятным оно ни показалось, тем не менее
правильно, ибо, когда мы искренне делим с другим
его несчастья, себялюбие заставляет нас верить,
что те страдания, которые мы испытываем, должны
облегчать и уменьшать страдания нашего друга, и,
когда это приятное соображение успокаивает нашу
боль, из нашего огорчения за любимого нами
человека возникает тайное наслаждение.

Во-вторых, под любовью мы понимаем сильное
влечение, по своей природе отличное от всех других
привязанностей - дружбы, благодарности и кровного
родства, которое испытывают по отношению друг к
другу лица, принадлежащие к разным полам, после
того как они понравились друг другу. Именно в этом
значении "любовь" входит в соединение "ревность" и
является следствием, а также и удачной маскировкой
того аффекта, который побуждает нас стремиться к
продолжению своего рода. Это последнее желание,
врожденное как у мужчин, так и у



84 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ..

КОММЕНТАРИИ 85



женщин, не имеющих недостатков в своем развитии,
такое же, как голод или жажда, хотя люди редко
испытывают его до наступления половой зрелости.
Если бы мы могли обнажить природу и заглянуть в ее
самые глубокие тайники, то обнаружили бы семена
этого аффекта еще до того, как он себя проявит, и
было бы это так же просто, как мы видим зубы у
зародыша еще до того, как формируются десны. Мало
найдется здоровых двадцатилетних людей обоего
пола, на которых этот аффект еще не оказал
никакого влияния. Но поскольку мир и счастье
цивилизованного общества требуют, чтобы это
держалось в секрете и никогда публично не
обсуждалось, среди хорошо воспитанных людей
считается в высшей степени преступным упоминать в
обществе и откровенно называть своими именами то,
что относится к таинству продолжения рода.
Благодаря этому само название этого желания, хотя
и самого необходимого для сохранения человечества,
стало отталкивающим, и похоть обычно награждается
соответствующими эпитетами"грязная" и
"отвратительная".

У людей строгой нравственности и суровой
скромности этот импульс природы часто в течение
значительного времени будоражит плоть, пока они не
поймут этого или не узнают, что это такое; приме
ательно, что самые воспитанные и наиболее
просвещенные обычно оказываются самыми
невежественными в этом вопросе; и здесь я не могу
не отметить разницу между человеком, находящимся в
диком естественном состоянии, и тем же самым
существом в цивилизованном обществе. В первом
случае - если мужчин и женщин оставить невоспи
анными и непросвещенными в науках обычаев и нравов
- они быстро обнаружили бы причину этого
беспокойства и были бы поставлены в тупик
относительно готового средства его лечения не
больше других животных. Кроме того, маловероятно,
чтобы им были нужны наставления и примеры более
опытных людей. Но во втором, когда необходимо
соблюдать правила религии, законы и приличия и
подчиняться в первую очередь им, а не велениям
природы, молодежь обоего пола необходимо вооружать
и укреплять против этого импульса и с самого
раннего детства намеренно отпугивать их от
малейших его проявлений. Хотя само желание и все
его признаки ясно ощущаются и понимаются, их
необходимо тщательно и сурово подавлять, а женщины
должны решительно отрицать их и, если будет
необходимо, упрямо не признаваться в них, даже
если видно, что они сами находятся под их
воздействием. Если это приводит женщин к душевному
расстройству, их надо вылечить при помощи
медицины, или же пусть они терпеливо и молча пере
осят его; и в интересах общества сохранять
приличия и воспитанность, чтобы женщины влачили
жалкое существование, чахли и умирали, но не
облегчали свое положение незаконным образом; а что
касается людей светских, обладающих высоким
рождением и положением, то ожидается, что им в
брак вообще нельзя вступать без тщательного изуче
ия семьи, состояния и репутации, и при составлении
супружеских пар зов природы менее всего
принимается во внимание.

Значит, те, кто считает любовь и вожделение
синонимами, путают следствие с его причиной; и все
же такова сила воспитания и привычка думать так,
как нас учили, что иногда люди того и другого пола
действительно любят, не испытывая при этом никаких
плотских желаний и не проникая в намерения
природы, в цель, предложенную ею, без которой они
никогда бы не были охвачены страстью такого рода.
Такие люди существуют, это верно, но гораздо
больше тех, претензии которых на эти утонченные
представления поддерживаются только ловкостью и
лицемерием. Те, кто действительно являются такими
платоническими любовниками, обычно представляют
собой бледнолицых слабых мужчин и женщин холодного
и флегматичного склада: энергия и здоровье
желчного темперамента и румяный цвет лица никогда
не питают любовь настолько духовную, чтобы
исключить все мысли и желания, относящиеся к
плоти. Но если бы самые неземные любовники узнали
источник своего влечения, то пусть бы они лишь
предположили, что ктото другой получает плотское
наслаждение от любимого им существа, и тогда из-за
мук, которые принесла бы эта мысль, они вскоре
открыли бы природу своих страстей. Тогда как
родители и друзья, напротив, получают
удовлетворение, думая о радостях и удобствах
счастливого брака, которые испробуют те, кому они
желают добра.

Люди пытливые, умело анализирующие невидимую часть
человека, заметят, что, чем более эта любовь
возвышенна и свободна от всяких мыслей о
чувственности, тем более она поддельна и тем более
удалена от своего честного источника и
первоначальной простоты. Сила и прозорливость, а
также труды и заботы политика, сделавшего общество
цивилизованным, нигде так ярко не проявились, как
в удачном изобретении - заставить наши аффекты
противодействовать друг другу. Льстя нашей
гордости и еще более укрепляя то хорошее мнение,
которое мы имеем о самих себе, с одной стороны, и,
с другой стороны, вселяя в нас величайший ужас и
смертельное отвращение к стыду, хитроумные мо
алисты приучили нас энергично бороться с самими
собой и если не подавлять, то по крайней мере так
скрывать и маскировать наш любимый аффект -
вожделение, что мы едва узнаем его, когда
встречаем в своей собственной груди. О, какая
великолепная награда за все наше самоотречение
ожидает нас в перспективе! Может ли хоть один
человек быть настолько серьезен, чтобы удержаться
от смеха, когда он подумает, что за такую бездну
обмана и неискренности, проявленных в отношении
как нас самих, так и других, мы не получаем
никакого иного вознаграждения, кроме пустого
удовлетворения тем, что в результате наш род
кажется более возвышенным и более удаленным от
других животных, чем он есть на самом деле, и мы в
глубине души знаем, что это так! Тем не менее это
факт, и в нем мы отчетливо видим причину того, по
ему было необходимо представить отвратительным
каждое слово или действие, благодаря которому мы
могли бы обнаружить испытываемое нами врожденное
желание увековечить свой род; и почему смиренное
подчинение неистовству бурного желания
(сопротивление которому



86 БАСНЯ 0 ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 87



причиняет страдания) и простое повиновение самому
настоятельному велению природы без хитрости и
лицемерия, как другие существа, должно быть
заклеймено позорным названием "животное чувство".

Следовательно, то, что мы называем любовью, это не
подлинное, а поддельное желание или скорее
соединение, нагромождение нескольких
противоположных аффектов, слившихся в один. Так
как она является продуктом природы, искаженным
обычаем и воспитанием, то ее подлинный источник и
первый побудительный мотив, как я уже говорил,
подавляется хорошо воспитанными людьми и почти
скрыт от них самих; все это является причиной
того, что, поскольку все те, кто попал под ее
воздействие, отличаются друг от друга по возрасту,
силе, решительности, темпераменту, положению и
воспитанию, ее последствия столь разнообразны,
причудливы, удивительны и необъяснимы.

Именно этот аффект делает ревность такой
беспокойной, а зависть к нему часто такой роковой;
тот, кто воображает, что может существовать
ревность без любви, не понимает этого аффекта.
Мужчины могут не испытывать ни малейшей
привязанности к своим женам и все же сердиться на
них за их поведение и подозревать их, обоснованно
или нет; но в этих случаях на них действует их
гордость, беспокойство о своей репутации. Они
чувствуют ненависть к женам без угрызений совести;
когда они оскорблены, они могут избить их и, удов
етворенные, пойти спать. Такие мужья могут сами
наблюдать за своими женами или поручить это
другим; но их бдительность не так ревностна, они
не так любопытны или прилежны в своих поисках; они
и не испытывают в глубине души того беспокойства
перед страхом какого-либо открытия, которое
чувствуют тогда, когда с аффектами смешивается
любовь.

В этом мнении меня утверждает и то, что мы никогда
не наблюдаем такого поведения в отношениях между
мужчиной и его любовницей, ибо, когда его любовь
прошла и он подозревает свою любовницу в измене,
он ее оставляет и выбрасывает из головы все мысли
о ней. В то время как даже для разумного человека
расстаться с любовницей, пока он ее любит, -
значит преодолеть самую величайшую трудность, кото
ую только можно представить себе, какова бы ни
была ее вина. Если он в гневе ударил любовницу, то
после этого испытывает беспокойство: любовь
заставляет его думать о той обиде, которую он ей
нанес, и он хочет с нею снова помириться. Он может
говорить о том, что он ее ненавидит и много раз в
сердцах желает, чтобы ее повесили, но если он не
сумеет полностью преодолеть свою слабость, то
никогда не сможет отвязаться от нее. Хотя в своем
воображении он представляет ее виновной в самом
чудовищном преступлении и решился и поклялся
тысячу раз никогда больше к ней не приближаться,
доверять ему нельзя, Если он ее по-прежнему любит,
то, даже когда он полностью убежден в ее
неверности, его отчаяние никогда не бывает
непрерывным, но между самыми черными приступами
его он смягчается и находит ясные проблески
надежды; он изобретает для нее оправдания, думает
о прощении

и, чтобы найти его, усиливает свою
изобретательность,' изыскивая возможности, которые
представили бы ее менее преступной.

(О) Покой, комфорт и наслажденья...

Эпикур учил, что наивысшее благо заключается в
наслаждении, однако сам он вел примерную жизнь,
отличаясь воздержанием, трезвостью и другими
добродетелями, что заставило людей впоследствии
спорить относительно смысла наслаждения. Те, кто
исходил из умеренности самого философа, говорили,
что Эпикур имел в виду этот восторг, который
заключается в умении быть добродетельным; так,
Эразм ~Роттердамский] в своих "Разговорах
запросто" говорит нам, что нет более убежденных
эпикурейцев, чем набожные христиане. Другие,
наблюдая беспутный образ жизни большей части
последователей Эпикура, утверждали, что под
наслаждениями он мог понимать только чувственные
удовольствия, и ничего больше, а также
удовлетворение наших аффектов. Я не буду решать их
спор, но считаю, что независимо от того хороши
люди или плохи, то, от чего они испытывают
восторг, и составляет их наслаждения, и, чтобы не
искать еще какой-то этимологии в ученых языках,
полагаю, что англичанин может по справедливости
назвать наслаждением все, что доставляет ему
удовольствие, и в соответствии с этим определением
нам следует не больше спорить о наслаждениях лю
ей, чем об их вкусах: ТгаЫ ыа цпегпс~ие
уо1ир1аз28.

Человек, заботящийся о всем мирском, сластолюбивый
и честолюбивый, хотя и лишенный каких-либо
достоинств, домогается первенства во всем и
желает, чтобы его почитали больше, чем тех, кто
стоит выше его. Он стремится владеть просторными
дворцами и великолепными садами; его главное
наслаждение заключается в том, чтобы превосходить
других в породистости лошадей, великолепии
экипажей, многочисленности слуг и ценности мебели.
Чтобы удовлетворить свое сластолюбие, он желает
иметь изящных молодых красивых женщин, отли
ающихся друг от друга своими прелестями и внешним
видом, которые должны поклоняться его величию и
быть действительно влюбленными в его персону; свои
погреба он до отказа набивает превосходными ви
ами, собирая букет самых лучших вин, производимых
во всех странах; он желает, чтобы за его столом
подавалось много блюд и чтобы каждое из них
содержало ряд отборных деликатесов, которые не
легко купить, и служило бы неопровержимым
доказательством изысканного и обдуманного
кулинарного искусства, в то время как гармоничная
музыка и изощренная лесть попеременно услаждали бы
его слух. Для выполнения даже мельчайших,
пустяковых дел он нанимает только самых способных
и самых искусных работников, с тем чтобы его
мнение и вкус так же отчетливо проявлялись в
мельчайших вещах, ему принадлежащих, как его
богатство и знатность проявляются в вещах, облада
щих гораздо большей ценностью. Он желает, чтобы
для общения у него было несколько групп
остроумных, веселых и воспитанных лю



8 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 89



дей, среди которых было бы несколько человек,
знаменитых своей ученостью и обширными познаниями.
Для ведения своих серьезных дел он хочет найти
людей способных и опытных, которые должны быть при
ежны и верны ему. Те, кто станет непосредственно
прислуживать ему, должны быть ловкими,
воспитанными и сдержанными, с приятной внешностью
и изящными манерами. Кроме того, он требует от них
еще почтительной заботы обо всем, что ему
принадлежит, проворства без спешки, быстроты без
шума и беспрекословного повиновения его приказам.
Он полагает, что нет ничего более беспокойного,
чем разговор со слугами; поэтому ему будут
прислуживать только те, которые научились,
наблюдая за его жестами, угадывать его волю по
малейшим движениям. Он любит, чтобы во всем, что
его окружает, было элегантное изящество, а во
всем, что имеет отношение непосредственно к его
персоне, скрупулезно поддерживалась идеальная
чистота. В качестве главных служащих в своем доме
он держит людей высокого рождения, отличающихся
знатностью и высокими достоинствами, а также
любовью к порядку, хозяйственностью и
бережливостью, ибо, хотя он любит, чтобы его все
почитали, и с радостью принимает знаки уважения
простых людей, все же тот почет, который ему
оказывается выдающимися людьми, восхищает его в
значительно большей степени.

Купаясь таким образом в море сластолюбия и
тщеславия, он целиком и полностью занят
возбуждением и удовлетворением своих желаний, но
хочет, чтобы весь мир считал его вовсе лишенным
гордости и чувственности и благоприятно
истолковывал его самые явные пороки; более того,
если в его власти купить это, то он жаждет, чтобы
его считали мудрым, храбрым, щедрым, добродушным и
наделенным всеми добродетелями, которые, по его
мнению, стоит иметь. Он хотел бы заставить нас
поверить, что та пышность и роскошь, кои его
окружают, для него все равно что мучительное
наказание и что все его величиенеблагодарное
бремя, которое, к его сожалению, неотделимо от тех
высоких сфер, где он вращается; что его
благородный ум, столь возвышающийся над обычными
способностями, стремится к более высоким целям и
не может восторгаться такими никчемными
наслаждениями; что самое высокое его стремление -
содействовать общему благу, а самое большое
удовольствие - видеть свою страну процветающей и
сделать всех в ней счастливыми. Порочные и
заботящиеся о всем земном люди называют эти
удовольствия истинными, и того, кто в состоянии
при помощи этого утонченного способа, благодаря
своему умению или богатству одновременно и
наслаждаться мирскими благами, и пользоваться
хорошей репутацией в мире, вся самая фешенебельная
часть общества считает чрезвычайно счастливым
человеком.

Но с другой стороны, большинство древних философов
и суровых моралистов, особенно стоики29, не
считали истинным благом то, что могло быть отнято
у них другими. Они мудро принимали во внимание
изменчивость фортуны и непостоянство милости
государей, суетность почестей и одобрения народа,
непрочность богатства и всех земных

приобретений и поэтому считали истинным счастьем
спокойную ясность удовлетворенного духа,
свободного от сознания вины и честолюбия; духа,
который, подавив все чувственные желания,
презирает как улыбки, так и гримасы фортуны и,
находя удовольствие только в созерцании, желает
лишь то, что каждый может дать самому себе; духа,
который, вооруженный твердостью и решимостью,
научился переносить величайшие потери без заботы,
выносить страдания без огорчения и сносить обиды
без негодования. Многие признавались, что достигли
этой высоты самоотречения, и тогда, если им
поверить, они были возвышены над простыми
смертными, а их сила намного превзошла данную им
вначале от природы. Они могли безбоязненно
выносить гнев и угрозы тиранов и опасности,
непосредственно нависшие над ними, и сохранять
спокойствие, испытывая муки; они могли бесстрашно
встретить саму смерть и покинуть этот мир, выказав
не больше неохоты, чем они проявили умиления при
своем появлении в нем.

Эти представления всегда пользовались наибольшим
влиянием среди древних; однако другие люди,
которые тоже не были дураками, опровергли эти
учения, как практически неосуществимые, назвали их
понятия романтическими и попытались доказать, что
то, что эти стоики утверждали в отношении самих
себя, превосходит все человеческие силы и
возможности и что поэтому те добродетели, которыми
они хвастались, не могли быть ничем иным, как
высокомерным притворством, полным надменности и
лицемерия. Однако, несмотря на эти порицания,
серьезные люди и большая часть мудрецов, живших с
того времени и до сего дня, согласны со стоиками в
самых важных пунктах, например: не может быть
истинного блаженства в том, что зависит от бренных
вещей; покой души является величайшим
благословением и ни одна победа несравнима с
победой над нашими аффектами; знания, терпимость,
сила духа, смирение и другие украшения души суть
самые ценные приобретения; никто не может быть
счастлив, если он не добр, и только добродетельные
люди способны наслаждаться истинными
удовольствиями.

Я жду, что меня спросят, почему в "Басне" я назвал
истинными наслаждениями прямо противоположные тем,
которые, по моему собственному признанию, мудрецы
всех времен превозносят как самые ценные. Мой
ответ следующий: потому что я называю
наслаждениями не то, что люди считают наилучшим, а
то, что, как им кажется, доставляет наибольшее
удовольствие. Как я могу поверить, что самое
большое наслаждение человека состоит в
совершенствовании души, если я вижу, что он
постоянно и каждодневно занят лишь погоней за
удовольствиями, прямо противоположными названному
им? Джон никогда не берет целый пудинг, но
отрезает ровно столько, чтобы вы не могли сказать,
что он вообще его не ел; вы видите, как после
долгого жевания и чавканья он заглатывает этот
маленький кусочек, как будто это мелко рубленное
сено; после этого он с кровожадным аппетитом
набрасывается на мясо и набивает им себя по горло.
Разве не досадно слышать,



90 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 91



что Джон кричит каждый день, что все наслаждение
для него заключается в пудинге и что он ни во что
не ставит мясо?

Я мог бы хвастать силой духа и презрением к
богатству так же, как сам Сенеказ0, и написал бы в
защиту бедности вдвое больше, чем он, если бы у
меня была десятая часть его состояния. Я мог бы
указать путь к его "Ушппшт Вопит"з' так же точно,
как я знаю дорогу к своему дому. Я мог бы сказать
людям: для того чтобы освободиться от всех мир
ких дел и очистить свою душу, они должны
избавиться от всех своих страстей, подобно тому
как выносят всю мебель, когда хотят тщательно
убрать комнату; и я совершенно твердо
придерживаюсь того мнения, что злоба и самые
суровые удары судьбы могут причинить душе, таким
образом освободившейся от всех страхов, желаний и
наклонностей, не больше вреда, чем слепая лошадь в
пустой конюшне. Я в совершенстве постиг теорию
всего этого, но практика очень трудна; и если бы
вы собрались залезть ко мне в карман, захотели бы
забрать стоящую передо мной еду, когда я голоден,
или же сделали бы малейшее движение, собираясь
плюнуть мне в лицо, я не осмеливаюсь обещать,
насколько по-философски я бы себя повел. Но то,
что я принужден подчиняться каждому капризу своей
непокорной природы, скажете вы, еще не служит
доводом для утверждения, что другие так же мало
властвуют над своей природой, как и я над своей; и
поэтому я готов поклоняться добродетели, где бы я
ее ни встретил, при условии, что не буду обязан
признавать в качестве добродетели то, в чем я не
вижу самоотречения, или судить о настроениях людей
на основании их слов, в то время как у меня перед
глазами их жизнь.

Я искал среди людей самого разного звания и
положения и, признаюсь, нигде не нашел большей
суровости в образе жизни и большего презрения к
земным радостям, чем в некоторых религиозных
домах, где у людей, добровольно смирившихся и
ушедших от мира, чтобы побороть себя, нет иного
занятия, кроме подавления своих желаний. Что может
быть более убедительным доказательством
совершенного целомудрия и величайшей любви к
незапятнанной чистоте у мужчин и женщин, чем то,
что в расцвете лет, когда более всего
неистовствует плоть, они фактически отделяют себя
от общества друг друга и добровольным отказом на
всю жизнь преграждают себе путь не только к
нечистоте, но и даже к самым законным объятиям?
Можно думать, что те, кто воздерживается от
плотских наслаждений, а часто и вообще от всякой
пищи, находятся на правильном пути к подавлению
всех плотских желаний; и я почти готов поклясться,
что тот, кто ежедневно истязает свою обнаженную
спину и плечи безжалостными ударами бича и,
разбуженный в полночь, всякий раз покидает
постель, чтобы помолиться, не заботится о своем
покое. Кто может более презирать богатство или про
влять себя менее алчным, чем тот, кто даже не
дотронется до золота или серебра, пусть даже они
валяются у него под ногами? Или может ли
какой-либо смертный показать себя менее
приверженным к роскоши или более смиренным, чем
человек, который, избрав нищету, удовле

воряется объедками и остатками и отказывается есть
хлеб, кроме того, который подают ему из
милосердия'?

Такие прекрасные примеры самоотречения заставили
бы меня до земли поклониться добродетели, если бы
меня не удержали от этого и не предостерегли
многие видные и ученые люди, которые в один голос
твердят, что я ошибаюсь и все, что я видел, есть
фарс и лицемерие; и какую бы неземную любовь они
притворно ни изображали, между ними нет ничего,
кроме раздоров; и какими бы раскаявшимися ни каза
ись монахини и монахи в своих разнообразных
обителях, ни один и ни одна из них не пожертвовали
своей любимой плотью; среди женщин далеко не все
девственницы, хотя они и считаются таковыми, и
если бы они доверили мне свои секреты и я бы узнал
некоторые скрытые подробности их частной жизни, то
вскоре ужасные картины убедили бы меня, что
некоторые из них должны были стать матерями; да и
у мужчин я обнаружил бы клевету, зависть и
злонравие в самой высокой степени или же
обжорство, пьянство и нечистые поступки более
отвратительного рода, чем сам разврат. А что
касается нищенствующих орденов, то они ничем,
кроме одежды, не отличаются от других здоровых
нищих, которые обманывают людей жалобным тоном и
показной, чисто внешней нищетой, а как только они
уходят из вашего поля зрения, оставляют свой
плаксивый тон, удовлетворяют свои желания и наслаж
аются друг другом.

Если строгие правила, соблюдаемые в этих
религиозных орденах, и такое обилие внешних
проявлений благочестия заслуживают столь сурового
осуждения, мы, скорее всего, отчаемся найти
добродетель гделибо еще; ибо если мы посмотрим на
поступки противников и самых ярых обвинителей этих
орденов, то не найдем у них даже видимости са
оотречения. Преподобное духовенство всех сект,
даже самых реформированных церквей во всех
странах, заботится, как в Сус1орб Ечапде11рьопьз2,
сначала и[ чеп[п Ьепе яс, а после пе цшд дея~ йз
циое биЬ чеп~ге бипоз. Они хотят, чтобы к этому вы
добавили удобные дома, красивую мебель, добрый
огонь в очаге зимой, приятные сады летом, опрятную
одежду и достаточно денег, чтобы воспитывать
детей, первенство в любой компании и уважение от
каждого, а затем столько религии, сколько вам
заблагорассудится. То, что я перечислил, представ
яет собой необходимые жизненные удобства, которых
не стыдятся желать даже самые скромные люди и
отсутствие которых вызывает у них большое
беспокойство. Правда, священники сделаны по тому
же образу и подобию и имеют такую же подверженную
порче природу, что и остальные люди, рождаются с
такими же слабостями, подвергаются воздействию тех
же страстей и испытывают такие же искушения, и по
тому, если они прилежны в своем занятии и могут
удержаться от убийства, разврата, божбы, пьянства
и других отвратительных пороков, их жизнь называют
безупречной, а репутацию незапятнанной; их должно
тные обязанности делают их святыми, и, несмотря на
удовлетворение столь многих плотских желаний и
наслаждение таким роскошным по



2 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 93



коем, они могут сами ценить себя так, как позволят
их гордость и умственные способности.

Я ничего не имею против всего этого, но не вижу в
этом самоотречения, без которого не может быть
добродетели. Разве это такое уж смирение - не
желать большей доли мирских благ, чем та, которой
может удовлетвориться каждый разумный человек? Или
разве есть какаянибудь величайшая заслуга в том,
чтобы не быть преступником и воздерживаться от тех
неприличий, которые несовместимы с благовоспи
анностью и которых не допустит ни один
благоразумный человек, хотя он может быть вовсе
нерелигиозным?

Я знаю, мне скажут, что священники так бурно
выражают свое негодование, когда их хоть в чем-то
слегка задевают, и демонстрируют полное отсутствие
всякого терпения, когда нарушаются их права, толь
о потому, что очень заботятся о защите своего
занятия, своей профессии от презрения не ради
себя, а ради того, чтобы быть полезнее другим. Это
та же самая причина, которая заставляет их
беспокоиться о жизненных удобствах и комфорте;
ибо, если бы они смиренно сносили оскорбления,
удовлетворялись более грубой пищей и носили более
скромную одежду, чем другие люди, толпа, которая
всегда судит по внешнему виду, была бы склонна
думать, что провидение проявляет непосредственно к
духовенству не больше заботы, чем к другим людям,
и поэтому не только недооценивала бы их личности,
но и в равной мере презирала бы все порицания и
наставления, исходящие от них. Этовосхитительное
оправдание, и, поскольку его часто используют, я
рассмотрю его справедливости.

Я не придерживаюсь мнения ученого доктора
Ичардаз4, что священников презирают, среди
прочего, за бедность, если только она не служит
тому, чтобы обнаруживать их слабые места. Ибо
когда люди постоянно борются со своим тяжелым
положением и не способны безропотно нести его
бремя, именно тогда они показывают, как тяжела для
них бедность, как бы они обрадовались, если бы их
положение улучшилось, и как они действительно
ценят все хорошее в этом мире. Того, кто
разглагольствует о презрении к богатству и тщете
мирских наслаждений в порыжевшем изношенном
платье, потому что у него нет другого, и не желает
носить свою старую, засаленную шляпу, если кто
ибудь дал ему более приличную; кто дома с грустной
миной на лице пьет слабое пиво, но жадно глотает
стакан вина, если может перехватить его в гостях;
кто почти без аппетита ест свою грубую похлебку,
но жадно набрасывается на еду там, где можно
доставить удовольствие желудку, и выражает
необычайную радость, получив приглашение на
великолепный обед, - именно такого презирают, но
не из-за бедности, а потому, что он не умеет
переносить бедность с тем удовлетворением и
смирением, которые он проповедует другим, и тем
самым обнаруживает, что его наклонности прямо
противоположны тому, чему он учит. Но когда
человек из-за величия своей души (или упрямого
тщеславия, что тоже подойдет) решает по-настоящему
серьезно подавить свои же

ания, отказывается от всех предложений покоя и
роскоши, которые могут быть ему сделаны,
жизнерадостно и добровольно избирая бед

ость, отвергает все, что удовлетворяет чувства, и,
играя эту роль, действительно жертвует всеми
своими аффектами ради гордости, то про

тые люди не только не презирают его, но, наоборот,
готовы боготво

ить его и поклоняться ему. Какую известность
приобрели философыкиникиз5, только отказавшись
лицемерить и употреблять излишества? Разве самый
честолюбивый монарх в мире не снизошел до
посещения

Диогена в его бочкезб и не ответил на умышленную
неучтивость самым высоким комплиментом, который
мог сделать человек, обладающий его гордостью?

Люди очень охотно верят друг другу на слово, когда
они видят какие-либо обстоятельства,
подтверждающие то, что им говорят; но, когда наши
поступки прямо противоречат тому, что мы говорим,
считается бесстыдством желать, чтобы вам верили.
Если веселый человек с пылающими щеками и теплыми
руками, только что вернувшийся в дом после
какого-нибудь изрядного моциона или же холодной
ванны, говорит нам в морозную погоду, что ему не
нужно место у камина, мы склонны легко ему
поверить, особенно если он действительно отвер
улся от огня и по его положению мы знаем, что он
не нуждается ни в тепле, ни в одежде. Но если мы
услышим те же слова из уст несчастного голодного
бедняги, с распухшими руками и мертвенно-бледным
цветом лица, в тонкой рваной одежде, мы не должны
верить ни единому слову из того, что он сказал,
особенно если видим, как он, дрожа и трясясь,
ползет на солнечную сторону; и, что бы он там ни
говорил, мы придем к выводу, что теплая одежда и
добрый огонь совсем бы ему ни помешали. Это
правило, легко применить и к другим случаям, и
поэтому, если бы было на земле такое духовенство,
о котором бы знали, что оно не заботится о мирских
делах и ценит душу выше тела, тогда, пусть только
оно воздержалось бы от того, чтобы выказывать
большую заботу о своих чувственных удовольствиях,
чем обычно оно проявляет о своих духовных
наслаждениях, и духовенство могло бы уверовать,
что бедность, если стойко ее переносить, никогда
не приведет к тому, что его будут презирать, какое
бы ни было у него тяжелое материальное положение.

Давайте предположим, что существует пастырь,
которому доверен небольшой приход, о котором он
очень заботится. Он читает проповеди, наносит
визиты, увещевает, корит свою паству ревностно и
благоразумно и оказывает ей все те добрые услуги,
которые в его власти, чтобы сделать ее счастливой.
Нет сомнения в том, что те, о ком он заботится,
должны быть очень благодарны ему. Теперь предполо
им еще, что этот добрый человек, проявив немного
самоотречения, удовлетворится тем, что будет жить
на половину своего дохода и примет только двадцать
фунтов в год вместо сорока, на которые он может
претендовать; и более того, что он так любит своих
прихожан, что никогда не оставит их ради какого бы
то ни было повышения, да



4 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 95



же возведения в сан епископа, если оно будет ему
предложено. Мне представляется, что все это будет
совсем нетрудной задачей для человека, который
проповедует смирение и ни во что не ценит мирские
наслаждения; тем не менее я беру на себя смелость
обещать, что этот бескорыстный священник, несмотря
на явное вырождение людей, станет пользоваться
любовью, уважением и все о нем будут хорошо от
ываться; я бы даже поклялся, что, если бы даже он
еще более постарался, отдал более половины своего
небольшого дохода бедным, жил лишь на овсяной каше
и воде, спал на соломе и носил самую грубую ткань,
какую только можно вообразить, его жалкий образ
жизни никогда бы не подвергался осуждению и не был
бы унижением ни для него самого, ни для ордена, к
которому он принадлежал; но, напротив, его
бедность упоминалась бы только к его вящей славе,
пока продолжала бы жить память о нем.

Но (говорит милосердная молодая дама) хотя вы
настолько жестоки, что заставляете голодать своего
пастыря, разве у вас нет сострадания к его жене и
детям? Скажите, что же должно остаться от сорока
фунтов в год, после того как их так безжалостно
дважды делили? Или же вы допустите, чтобы бедная
женщина и невинные дети тоже жили на овсяной каше
и воде и спали на соломе, вы, бессовестный не
одяй, со всеми вашими предположениями и
самоотречениями? И разве вообще возможно, чтобы
менее десяти фунтов в год могли обеспечить семью,
даже если она будет жить в условиях, ведущих к
медленной смерти? - Не волнуйтесь, добрая госпожа
Абигайльз7, мое уважение к вашему полу не столь
ничтожно, чтобы я предписал такую тощую диету
женатому мужчине; но должен сознаться, что я забыл
о жене и детях. Главная причина в том, что я
полагал, что бедные священники не могут себе
позволить их иметь. Кто мог бы вообразить, что
пастырь, который должен поучать других как своим
примером, так и проповедями, не смог противостоять
тем желаниям, которые сам порочный мир называет
неразумными? Какова причина того, что, когда
ученик ремесленника женится раньше, чем станет
мастером, все его родственники сердятся на него и
все его порицают, если только он не получит
хорошего состояния? Только то, что в это время у
него нет своих денег, которыми он мог бы
распоряжаться, а поскольку он привязан к службе у
своего мастера, у него нет свободного времени и,
может быть, недостаточно возможностей для
обеспечения семьи. Что же мы должны сказать
священнику, у которого двадцать или, если хотите,
сорок фунтов в год, мало времени и обычно еще
меньше возможностей получить больше денег, так как
он еще прочнее привязан к той службе, которую
требуют от него приход и его дом? Разве это
разумно - ему жениться? Но почему трезвый молодой
человек, не виновный ни в одном пороке, должен
быть лишен законных наслаждений? Правильно, брак -
дело законное, так же как и содержание кареты; но
какое до этого дело людям, не имеющим достаточно
денег, чтобы ее содержать? Если он хочет иметь
жену, пусть

ищет женщину с деньгами или ждет более богатый
приход или что-либо еще, чтобы прилично ее
содержать и нести все расходы, с этим связанные.
Но ни одна женщина, которая что-то сама имеет, не
захочет его, а он не может ждать. У него отличное
пищеварение и все признаки здоровья; не каждый
может жить без женщины; лучше жениться, чем
гореть. И какое же в этом глубочайшее
самоотречение? Трезвый молодой человек страстно
хочет оставаться добродетельным, но вы не должны
противодействовать его склонностям; он обещает
никогда не красть оленей при условии, что у него
будет своя собственная оленина, и никто не должен
сомневаться в том, что, если настанет трудный
момент, он окажется в состоянии принять
мученический венец, хотя признает, что у него
недостанет сил, чтобы терпеливо снести боль от
царапины на пальце.

Когда мы видим, как много священников, дабы
удовлетворить свою похоть, свое животное желание,
доводят себя до неизбежной нищеты, которая, если
только они не могут переносить ее с большей
стойкостью, чем они проявляют во всех других своих
поступках, должна неизбежно сделать их
презираемыми всем миром, какое уважение должны мы
им оказывать, когда они притворяются, что
приспособляются к мирской жизни не потому, что
находят удовольствие в ее различных благах,
удобствах и украшениях, а только ради защиты своей
профессии от презрения для того, чтобы приносить
больше пользы другим? Разве у нас нет оснований
полагать, что то, что они говорят, полно лицемерия
и фальши и вожделение - не единственное желание,
которое они жаждут удовлетворять; что надменный
вид и чрезмерная обидчивость, изящная элегантность
в одежде и изысканность в еде, которые можно
наблюдать у большинства из тех, кто способен все
это показать, суть результат гордости и роскоши,
которым они подвержены так же, как и все другие
люди, и что духовенству внутренняя добродетель
свойственна не в большей степени, чем
представителям любой другой профессии?

Боюсь, что я уже к этому времени доставил многим
своим читателям истинное неудовольствие, рассуждая
так долго о действительности наслаждения. Но я не
могу ничем помочь, мне в голову пришла еще одна
мысль в подтверждение уже мною сказанного, и я не
могу удержаться от того, чтобы не упомянуть ее.
Она состоит в следующем: вообще говоря, те, кто
правит другими повсюду в мире, по крайней мере так
же мудры, как и те, кем они управляют. Если на
этом основании мы возьмем за образец стоящих выше
нас - нам нужно только обратить свой взгляд на все
дворы государей и правительства в этом мире, - то
из поступков великих людей мы скоро поймем, какое
мнение они поддерживают и какие наслаждения,
кажется, более всего любят те, кто занимает самое
высокое положение. Ибо если бы было позволено
вообще судить о склонностях людей на основании их
образа жизни, тогда менее всего это причинило бы
вред тем, кто более других волен поступать так,
как им хочется.



96 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 97



Если великие мира сего, как духовные, так и
светские, в какой бы то ни было стране не ценят
земных радостей и не стремятся удовлетворить свои
желания, то почему так свирепствуют в их среде
зависть и мстительность, почему все другие аффекты
совершенствуются и делаются более утонченными при
дворах государей больше, чем где-либо еще, и
почему все их времяпрепровождение, их развлечения
и весь образ жизни всегда такие, которые одобряют,
которых жаждут и которым подражают самые
чувственные люди той же самой страны? Если,
презирая все видимые украшения, они любят только
украшения души, то почему они так много заимствуют
у людей, предающихся роскоши, и употребляют их
самые любимые игрушки? Почему, чтобы быть добрыми
и добродетельными и стремиться побороть свои стра
ти, лорд-казначей, или епископ, или даже
величественный синьор, или папа римский должны
иметь возможность получать больше доходов,
покупать более дорогую мебель и иметь в личном
услужении больше слуг, чем частное лицо? Что же
это за добродетель, проявление которой требует
такой пышности и таких излишеств, какие можно
видеть у всех людей, стоящих у власти? У человека,
имеющего всего лишь одно блюдо на обед, есть
столько же возможностей проявлять умеренность,
сколько и у того, кому постоянно подают перемены
по двенадцать блюд в каждой. Можно проявлять
столько же терпения и быть полным самоотречения,
лежа на шерстяных оческах без занавеси и
балдахина, так же как и на бархатной кровати
шестнадцати футов высотой. Добродетельные качества
души не являются ни обузой, ни бременем. Человек
может спокойно переносить несчастья, живя на
чердаке, легко прощать обиды и оставаться
целомудренным, хотя у него спина едва прикрыта
рубашкой; и поэтому я никогда не поверю тому, что
посредственный гребец, если ему доверят это, мо
ет перевезти всю ученость и набожность, какую
может вместить один человек, а также
шестивесельную баржу в придачу, особенно если
нужно всего лишь пройти от Ламбета до
Вестминстера; или что смирение настолько
громоздкая добродетель, что требует для своей
перевозки шестерку лошадей.

Если сказать, что люди подчиняются равным себе не
так легко, как стоящим выше их, и поэтому для
того, чтобы держать толпу в страхе, необходимо,
чтобы правящие нами превосходили других во внешнем
виде, и что, следовательно, все, кто занимает
высокие посты, должны иметь почетные знаки и
эмблемы власти, чтобы отличаться от простонародья,
- значит выдвигать пустое возражение. Прежде все
о это может быть использовано только плохими
государями и слабыми и неустойчивыми
правительствами, которые, будучи неспособными
действительно сохранять общественный мир,
вынуждены с помощью показного пышного
представления восполнять недостающее им для
подлинной власти. Так, губернатор Батавии на
Ост-Индских островах вынужден поддерживать свое
величие и жить в великолепии, превосходящем ему
необходимое по его положению, чтобы вызывать ужас
у

дикарей Явы, которые, если бы у них было умение и
руководство, достаточно сильны, чтобы уничтожить в
десятки раз большее число хозяев. Но великие
монархи и государства, которые держат огромные
флоты в море и многочисленные армии в поле, не
нуждаются в подобных уловках, ибо то, что делает
их грозными за рубежом, всегда обеспечит их
безопасность внутри страны. Во-вторых, защищать
жизнь и имущество граждан от посягательств
порочных людей во всех обществах должны строгость
законов и неукоснительное отправление бес
ристрастного правосудия. Кражи, грабежи и убийства
не предотвратишь алыми мантиями олдерменов,
золотыми цепями шерифов, красивой парадной сбруей
их лошадей или каким-либо иным ярким представ
ением. Эти пышные украшения приносят пользу в
другом отношении: они служат красноречивыми
наставлениями для подмастерьев, и задача их - не
отпугивать, а воодушевлять; но людей порочных на
лонностей надо держать в страхе при помощи суровых
полицейских, крепких тюрем, бдительных тюремщиков,
палачей и виселиц. Если бы Лондон на одну неделю
лишился констеблей и сторожей, охраняющих ночью
дома, половина банкиров были бы разорены, а если
бы у лордмэра для собственной защиты не было
ничего, кроме громадного двуручного меча, огромной
чаши дружбы и позолоченного жезла, то его вскоре
лишили бы всего его великолепия прямо на улицах
Сити, в его величественном экипаже.

Но давайте предположим, что нужно ослепить глаза
непостоянной толпы внешним блеском; если
добродетель составляет главный восторг великих
людей, почему их расточительность должна
распространяться на вещи, недоступные пониманию
толпы и совершенно не попадающие ей на глаза; я
имею в виду их личные развлечения, пышность и
роскошь столовых и спален и диковинки, которые они
держат в кабинетах. Очень немногие из
простонародья знают, что есть вино стоимостью
гинея за бутылку, что птички величиной не более
жаворонка часто продаются по цене полгинеи за
штуку или что одна картина может стоить несколько
тысяч фунтов. Кроме того, следует ли воображать,
что люди должны обрекать себя на такие огромные
расходы ради политического представления и так
заботиться о том, чтобы добиться уважения тех,
кого они так презирают во всем остальном, если они
не делают этого для удовлетворения своих
собственных желаний? Если мы допустим, что блеск и
все великолепие двора скучны и только утомляют
самого государя и вообще используются только для
защиты королевского величия от неуважения, можем
ли мы сказать то же самое относительно полудюжины
незаконнорожденных детей, большинство которых
появились на свет в результате нарушения
супружеской верности тем же самым величеством и
которые рождены, воспитаны и сделаны принцами за
счет страны? Поэтому очевидно, что этот трепет
толпы перед великолепным образом жизни есть лишь
прикрытие и отговорка, которой великие люди
скрывают свое тщеславие и удовлетворяют каждое
свое желание, не опасаясь упреков.

4. Б.Мандевиль



98 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 99



Бургомистр Амстердама в своем простом черном
костюме, сопровождаемый, может быть, одним лакеем,
пользуется таким же уважением, как и лорд-мэр
Лондона со всем его блестящим выездом и огромным
кортежем свиты, а повинуются ему даже охотнее.
Там, где есть подлинная власть, смешно полагать,
что какая-либо умеренность и строгость в жизни
вообще сделают лицо, в котором воплощена эта
власть, презренным при выполнении им своих
обязанностей, от императора до старосты церковного
прихода. Катонз8, управляя Испанией, где он покрыл
себя такой славой, имел всего трех слуг; разве мы
слышим о том, что изза этого какими-нибудь его
приказами когда-либо пренебрегали, хотя он и любил
прикладываться к бутылке? А когда этот великий
человек, идя пешком по палящим пескам Ливии и
томясь от жажды, отказался притронуться к
принесенной ему воде, пока не напились все его
солдаты, разве мы читаем о том, что это
героическая воздержанность ослабила его власть или
уменьшила уважением к нему в армии? Но нужно ли
нам забираться так далеко в глубь веков? Не так уж
давно жил монарх, менее склонный к пышности и
роскоши, чем нынешний король Швецииз9; этот
монарх, обожавший звание героя, принес в жертву
непримиримому духу мщения не только жизнь своих
подданных и благополучие своих владений, но (что
более необычно для монарха) даже свой собственный
покой и все удобства жизни; тем не менее ему
повиновались, хотя он и разорил свой народ, упрямо
продолжая вести войну, которая почти полностью
уничтожила его королевство.

Таким образом я доказал, что истинные наслаждения
всех людей в естественном состоянии являются
земными и чувственными, если мы судим по их жизни;
я сказал "всех людей в естественном состоянии", по
ому что для благочестивых христиан, и только их
одних, в данном случае нужно сделать исключение,
ибо о них нельзя сказать, что они пребывают в
естественном состоянии, так как их духовно
возрождает и им сверхъестественно помогает
божественная благодать. Как странно, что все они
столь единодушно отрицают это! Спросите не только
духовных лиц и моралистов любой страны, но также и
всех богатых и могущественных об истинном
наслаждении, и они ответят вам вместе со стоика
и, что не может быть истинного блаженства в вещах
мирских и тленных; но потом посмотрите на их
жизнь, и вы обнаружите, что ни в чем ином они не
находят наслаждения.

Что мы должны делать с этой дилеммой? Должны ли мы
быть столь немилосердны, чтобы, судя по поступкам
людей, сказать, что все они увиливают от ответа и
что бы они ни говорили - это не их мнение? Или же
мы окажемся настолько глупыми, что, поверив тому,
что они говорят, подумаем, что они искренни в
своих чувствах, и тем самым не будем доверять
своим глазам? Или же мы скорее попытаемся поверить
себе и им тоже и скажем вместе с Монтенем, что они
воображают и полностью убеждены, что верят тому,
чему они все же не верят? Вот его слова:
"Некоторые обманывают мир, и о них думают, что они
верят тому, чему они в действительности не верят;
но гораздо большее число людей

обманывают самих себя, и не думая, и полностью не
понимая, что значит верить"4О. Но это значит
делать всех людей либо дураками, либо об
анщиками, а, чтобы избежать этого, нам не остается
ничего иного, как повторить то, что стремился
подробно доказать г-н Бейль в своих размышлениях о
кометах: человек столь необъяснимое создание, что
чаще всего действует вопреки своему принципу, и
это настолько далеко от того, чтобы быть обидным,
что служит комплиментом человеческой натуре, ибо
мы должны сказать либо это, либо что-либо
похуже4'.

Это противоречие в устройстве человека есть
причина того, что люди так хорошо понимают теорию
добродетели и так редко можно встретить ее
воплощение на практике. Если вы меня спросите, где
искать все те прекрасные, блистательные качества
премьер-министров и главных фаворитов государей,
которые так красиво изображаются в посвящениях,
обращениях, эпитафиях, похоронных церемониях и над
исях, я отвечу: там, и нигде больше. Где вы будете
искать великолепие статуи, как не в той ее части,
которую вы видите? Только обработанная поверхность
может засвидетельствовать умение и труд
скульптора; то, что не видно, не тронуто. Если вы
разобьете голову или вскроете грудь, чтобы найти
мозг или сердце, вы лишь покажете свое невежество
и уничтожите мастерски сделанную работу. Это часто
наводило меня на мысль сравнивать добродетели
великих людей с большими китайскими кувшинами: они
прекрасно смотрятся и украшены до самого верха;
имея в виду их вместимость и ту ценность, которую
им приписывают, можно было бы подумать, что они
могут оказаться очень полезны, но посмотрите
внутрь хотя бы тысячи кувшинов, и вы в них не
найдете ничего, кроме пыли и паутины.

~П) И жгал теперь бедняк простой Получше, чем
богач былой,.

Если мы проследим происхождение самых процветающих
народов, то обнаружим, что в отдаленном начале
каждого общества самые богатые и важные его члены
были в течение большого периода времени лишены
огромного количества жизненных удобств, которыми
теперь пользуются самые скромные и смиренные
бедняки. Так что многие вещи, которые некогда
считались изобретением роскоши, ныне доступны даже
тем, кто настолько беден и несчастен, что стал
объектом общественной благотворительности; и они
даже считаются настолько необходимыми, что, по
нашему мнению, ни одно человеческое создание не
должно быть их лишено.

В первые столетия своего существования человек,
несомненно, питался плодами земли, никак их
предварительно не обрабатывая, и спал голым, как и
другие животные, на лоне природы. Все, что с этого
времени содействовало тому, чтобы сделать жизнь
удобнее, более или менее заслуживает, чтобы его
назвали роскошью, поскольку оно должно было стать
результатом мысли, опыта и некоторого труда в
зависимо



00 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 101



сти от того, больше или меньше усилий оно
потребовало и насколько оно уводило от первобытной
простоты. Наше восхищение распространяется только
на то, что является для нас новым, и не дальше, и
мы все игнорируем превосходные качества вещей, к
которым мы привыкли, хотя бы они были и очень
любопытны сами по себе. Человек, который усмотрит
роскошь в простой одежде бедного создания,
облаченного в толстенное платье, полученное от
прихода, и под ним в грубую рубашку, вызовет смех;
и все же какое число людей, какое большое разнооб
азие профессий и какие разнообразные орудия и
навыки должны быть использованы для изготовления
самого простого йоркширского сукна. Какая глубина
мысли и изобретательности должна была быть проявле
а, какой труд и усилия приложены, сколько времени
должно было пройти, прежде чем человек научился
выращивать из семени и изготовлять такой полезный
продукт, как холст!

Разве не должно быть тщеславно-изысканным то
общество, в котором этот замечательный продукт,
после того как он изготовлен, не будет считаться
пригодным для употребления даже самыми бедными из
всех, пока его не доведут до совершенной белизны,
которую нельзя получить иначе как с помощью всех
стихий, к которым приложены огромное трудолюбие и
терпение? Я еще не кончил: можем ли мы думать не
только о той цене, которая заплачена за это
роскошное изобретение, но и в равной мере о том
незначительном времени, в течение которого
сохраняется эта белизна, составляющая часть его
красоты, так что каждые шесть или самое большое
семь дней его нужно чистить, и, пока его носят,
это - постоянная обязанность владельца? Я
повторяю, можем ли мы думать обо всем этом и не
считать излишним проявлением утонченности то, что
даже бедняги, получающие подаяние от прихода, не
только имеют целые костюмы, сделанные из этой
трудно достающейся материи, но и также, как только
они загрязняются, восстанавливают их
первоначальную чистоту, используя один из самых
полезных, а также и самых сложных составов,
которым может похвастаться химия, растворяя его в
воде при помощи огня, приготовляют самый очищающий
и все же самый безвредный 11хшшгп42, который
смогло до сих пор изобрести человеческое
трудолюбие?

Несомненно, было время, когда об упомянутых мною
вещах говорили так высокопарно и рассуждали
примерно таким же образом; но век, в который мы
живем, назовет глупцом всякого, кто будет говорить
об излишестве и изысканности, если увидит бедную
женщину, которая, проносив целую неделю свою
полученную от казны холщовую рубашку, стирает ее с
куском вонючего мыла по четыре пенса за фунт.

Искусство пивоварения и хлебопечения мало-помалу
было доведено до того совершенства, которое мы
видим в нем ныне; но изобрести его сразу, и притом
а рпоп, потребовало бы больше знаний и более глу
окого проникновения в природу брожения, чем те,
которыми до сих пор обладали самые великие
философы; тем не менее плодами обоих искусств ныне
пользуются самые низкие из нашего рода и голодный

бедняга не знает более смиренной или более
скромной мольбы, чем о куске хлеба или глотке
слабого пива.

Человек узнал по опыту, что нет ничего мягче, чем
мелкие перья и пух птиц, и обнаружил, что, если
собрать их в кучу, они благодаря своей
эластичности будут мягко сопротивляться любому
положенному на них грузу и снова подыматься сами
по себе, как только давление прекратится.
Несомненно, что использование их как подстилки для
сна сначала было задумано для удовлетворения
тщеславия, а также для покоя богатых и
могущественных людей; но они давно уже стали
настолько распространенными, что почти все спят на
перинах, и замена перьев шерстяными оческами
считается жалкой уловкой самых нуждающихся людей.
На какую же высоту должна была подняться роскошь,
прежде чем стали считать лишением, если приходится
покоиться на мягкой шерсти животных!

От пещер, хижин, лачуг, шатров и бараков, с
которых начинали люди, мы теперь пришли к теплым и
прочным домам, и самые скромные жилища, которые мы
видим в городах, представляют собой настоящие
здания, задуманные людьми искусными в пропорциях и
архитектуре. Если бы древние бритты и галлы могли
выйти из могил, с каким удивлением взирали бы они
на величественные строения, повсюду возведенные
для бедных! Если бы они могли увидеть великолепие
колледжа Челси, Гринвичской больницы или, что
превосходит их всех, Дом инвалидов в Париже и
наблюдать ту заботу, изобилие, излишества и
пышность, которыми в этих величественных местах
окружены люди совсем неимущие, то те, кто некогда
был самым великим и богатым человеком страны,
имели бы все основания завидовать самым бедным
людям нашего времени.

Еще одно проявление роскоши, которым пользуются
бедные, но которое не считается таковым и от
которого, без сомнения, в золотой век человечества
воздержались бы богатые люди. Это употребление в
пищу мяса животных. Что касается нравов и обычаев
того времени, в котором люди живут, они никогда не
изучают подлинное значение или достоинство их
причины и обычно судят о вещах так, как повелевает
им обычай, а не разум. Было время, когда для
уничтожения мертвых тел при похоронных обрядах
использовался огонь и тела самых великих
императоров обращались в пепел. Тогда захоронение
тела в земле применялось лишь в отношении рабов
или же служило наказанием для самых отъявленных
преступников. Теперь же нет ничего почетнее и при
ичнее предания тела земле, а сожжение тела
сохранено только для самых черных преступников.
Иногда мы с ужасом смотрим на пустяки, а иногда
можем беззаботно наблюдать безобразия. Если мы
видим человека, не снявшего шляпу в церкви, это
нас потрясает, хотя в это время и не было службы,
но если в воскресный вечер мы встречаем полдюжины
пьяных на улице, это зрелище почти не производит
на нас впечатления. Если женщина в маскараде
наденет мужской костюм, среди друзей это считается
шалостью, а оказавшегося слишком недовольным этим



102 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 103



объявят чрезмерно придирчивым. На сцене это
делается постоянно и не вызывает упреков, и самые
добродетельные женщины прощают это актрисе, хотя
она выставляет на всеобщее обозрение свои ноги и
бедра; но если та же самая женщина, как только она
снова наденет свои юбки, покажет мужчине ножку
хотя бы до колена, это будет очень нескромным
поступком, и все назовут ее за это бесстыдной.

Я часто думал, что, если бы не эта тирания, с
которой обычай правит нами, люди более или менее
добродушные никогда бы не примирились с убийством
такого большого количества животных для своего
ежедневного пропитания, пока щедрая земля так
изобильно снабжает их разнообразными растительными
лакомствами. Я знаю, что разум слабо возбуждает
наше сострадание, и поэтому не удивляюсь, что лю
и так мало сочувствуют таким несовершенным
созданиям, как лангусты, устрицы, сердцевидки, и
даже вообще всякой рыбе. Они немы, и их внутреннее
строение, так же как и внешняя форма, резко
отличается от нашего; для нас их выражения чувств
непонятны, и поэтому неудивительно, что их горе не
затрагивает наш разум, до которого оно не может
дойти; ибо наша жалость никогда так действенно не
возбуждается, как в тех случаях, когда проявления
несчастья непосредственно ударяют по нашим
чувствам; и я видел людей, тронутых тем шумом,
который издает живой омар на вертеле, хотя они
могли с удовольствием убить полдюжины дичи. Но я
не могу себе представить, как человек, которого не
сделали бесчувственным кровь и убийства, способен
спокойно наблюдать насильственную смерть и
связанные с нею мучения таких совершенных
животных, как овцы и быки, сердце, мозг и нервы
которых так мало отличаются от наших и у которых
отделение жизненных духов от крови, органы чувств
и, следовательно, сами чувства такие же, как у
человеческих существ.

В ответ на это большинство людей сочтут
достаточным сказать, что, раз позволено все
обращать на службу человеку, не может быть
жестокости в использовании живых существ для той
цели, для которой они предназначены; но я слышал,
как люди давали такой ответ, а в глубине души их
совесть упрекала их за ложность этого утверждения.
В большинстве случаев нет ни одного человека из
десяти, кто бы не признался (если только он не
вырос на бойне), что из всех занятий он никогда бы
не смог выбрать профессию мясника, и я сомневаюсь,
чтобы вообще хоть один человек впервые решился
охотно зарезать цыпленка. Некоторых нельзя убедить
попробовать мясо тех существ, которых они
ежедневно видели и знали, пока те были живы; у
других угрызения совести распространяются только
на их собственную домашнюю птицу, и они
отказываются есть тех, кого они кормили и о ком
сами заботились; но все они с аппетитом и без
раскаяния поглощают говядину, баранину и птицу,
купленные на рынке. Мне представляется, что в этом
поведении проявляется нечто вроде сознания вины,
кажется, что они пытаются спасти себя от обвинения
(которое, как они знают, в чем-то справедливо) в
совершении преступления, отодвигая от себя как
можно дальше

его причину; и в этом я могу обнаружить
значительные остатки первобытной жалости и
невинности, которых все же не смогли преодолеть
вся деспотическая власть привычки и насилие
роскоши.

Мне скажут, что я основываюсь лишь на глупости, в
которой мудрецы невиновны; я это признаю; но, раз
она вытекает из реального аффекта, присущего нашей
природе, достаточно показать, что мы рождаемся с
отвращением к убийству и, следовательно, к
поеданию животных; ибо, как бы глупо это ни было,
вообще невозможно, чтобы естественное желание
побуждало делать нас самих или желать, чтобы дела
и другие, то, к чему мы испытываем отвращение.

Все знают, что при лечении опасных ран и
переломов, удалении членов и других страшных
операциях хирурги часто вынуждены обрекать своих
пациентов на необычайные муки, и, чем более
безнадежные и тяжелые больные попадают к ним, тем
более стоны и телесные страдания других должны
становиться привычными для них; по этой причине
наше английское право, исходя из самого
доброжелательного отношения к жизням подданных, не
позволяет им состоять ни в одном жюри присяжных,
которое принимает решение о жизни или смерти, пред
олагая, что их занятия самого по себе достаточно,
чтобы ожесточить их и подавить в них ту мягкость,
без которой человек не способен определить
истинную цену жизни своих собратьев. Теперь, если
нам не следует беспокоиться о том, как мы
поступаем с грубыми животными, и если
предполагается, что в их убийстве нет никакой
жестокости, почему на основании того же самого
права из всех занятий мясники вместе с хирургами,
и только они, исключены из числа тех, кто может
быть присяжным?

Я не буду приводить ничего из того, что Пифагор4З
и многие другие мудрецы сказали об этом варварстве
- поедание плоти. Я и так уже слишком отвлекся от
своей темы и поэтому прошу читателя, если он в
состоянии выслушать еще немного рассуждений по
этому поводу, пробежать глазами следующую ниже
басню или же, если он устал, пропустить ее, будучи
уверенным, что и в том и в другом случае он в
равной мере окажет мне услугу.

Во время одной из Пунических войн44 некий римский
купец потерпел крушение у побережья Африки. Он сам
и его раб с великим трудом благополучно выбрались
на берег, но, бродя в поисках помощи, встретились
с огромным львом. Он оказался представителем той
породы львов, которая встречалась во времена
Эзопа45, и не только говорил на нескольких языках,
но и, более того, кажется, был очень хорошо зна
ом с делами людей. Раб взобрался на дерево, а его
хозяин, полагая, что он сам не будет там в
безопасности, и много наслышавшись о великодушии
львов, простерся ниц перед ним, проявляя все знаки
страха и покорности. Лев, который лишь недавно
набил себе брюхо, велел ему встать и на время
отогнал его страх, заверив его к тому же, что его
не тронут, если он может привести ему какие-либо
удовлетворительные причины, почему его не следует
съесть. Купец повиновался и, получив



104 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 105



таким образом некоторую призрачную надежду на
спасение, в мрачных тонах описал то
кораблекрушение, которое потерпел, а затем,
пытаясь возбудить жалость у льва, стал молить о
пощаде, излив огромные потоки великолепного
красноречия; однако, заметив по выражению морды
зверя, что лесть и прекрасные слова произвели на
него очень незначительное впечатление, он
прибегнул к аргументам более солидным и, исходя из
превосходства человеческой натуры и способностей,
показал, насколько невероятно, чтобы боги не
создали его для лучшего употребления, чем быть
съеденным дикими зверями. После этого лев стал
более внимателен и время от времени удостаивал его
ответом, так что в конце концов между ними
состоялся следующий диалог.

- О суетное и алчное животное (сказал лев), чья
гордость и жадность способны заставить его
покинуть свою родную землю, где он мог бы в
достатке удовлетворить все свои естественные
потребности, и попытать счастья в бурных морях и
опасных горах, чтобы найти ненужные излишества,
почему ты должен считать свой род выше нашего? И
если боги дали тебе превосходство над всеми
существами, почему ты молишь существо низшее? -
Наше превосходство (отвечает купец) состоит не в
физической крепости, а в силе разума; боги
наделили нас разумной душой, которая, хотя и
невидима, является лучшей нашей частью. - Я ничего
не хочу трогать у тебя, кроме того, что годится в
пищу, но почему ты так высоко ценишь себя из-за
той части, которая невидима? - Потому что она
бессмертна и будет вознаграждена после смерти за
свои деяния при жизни, и праведники станут
наслаждаться вечным блаженством и покоем вместе с
героями и полубогами в полях Елисейских. - Какую
жизнь ты вел? - Я чтил богов и старался быть по
езным людям. - Тогда отчего же ты боишься смерти,
если думаешь, что боги так же праведны, как и ты?
- У меня жена и пять малых детей, которые будут
ввергнуты в нужду, если потеряют меня. - У меня
два детеныша, которые еще недостаточно выросли,
чтобы обходиться без посторонней помощи; они
сейчас нуждаются в пище и, должно быть, на самом
деле останутся голодными, если я ничего им не
добуду. Твоих детей как-нибудь обеспечат, по
крайней мере так же, когда я тебя съем, как если
бы ты утонул.

Что касается превосходства того или иного рода, то
у вас ценность вещей постоянно увеличивается по
мере того, как они становятся все более редкими, а
сейчас на миллион людей едва ли найдется один лев;
кроме того, в том огромном благоговении, которое
человек якобы испытывает по отношению к своему
роду, очень мало искренности, и она относится
только к той доле, которую гордость каждого
отводит в этом благоговении для самого себя; глупо
хвастаться нежностью и вниманием, проявленными к
своим детям, или чрезмерной и постоянной заботой и
хлопотами об их воспитании; поскольку человек
рождается самым нуждающимся и самым беспомощным
животным, это только инстинкт природы, которая во
всех существах всегда заботу родителей соотносит с
потребностями и неспособностями отпрыска. Но

если человек действительно ценит свой род, как же
может часто случаться, чтобы десять тысяч людей, а
иногда в десять раз больше погибали в течение
нескольких часов из-за каприза двоих? Все люди,
принадлежащие к разным слоям общества, презирают
тех, кто стоит ниже их, и, если бы вы могли
проникнуть в сердце королей и принцев, вряд ли бы
вы нашли такое, что ценило бы подавляющее
большинство людей, которыми они правят, больше,
чем эти люди - принадлежащий им скот. Почему так
много их претендуют на то, что их род, хотя бы и
незаконно, ведет свое начало от бессмертных богов;
для чего все они допускают, чтобы другие
становились перед ними на колени, и в большей или
меньшей степени испытывают восторг, когда им
оказывают божественные почести, как не для того,
чтобы осторожно внушать, что они сами принадлежат
к более высокопоставленному роду, который пре
осходит род их подданных?

Я дикий [зверь1, но только такое существо можно
назвать жестоким, которое по злобе или
бесчувственности подавляет свою естественную
жалость. Лев рождается без чувства сострадания; мы
следуем инстинкту своей природы; боги
предназначили нам питаться падалью или добывать
других животных, и, если мы находим падаль, мы
никогда не охотимся за живыми зверями. И только
человек, злобный человек может превратить смерть в
забаву. Природа научила ваш желудок не желать
ничего, кроме растительной пищи; но ваша неистовая
любовь к переменам и еще более сильное стремление
к новизне натолкнули вас на истребление животных
без всякого права или необходимости, извратили
вашу природу и исказили ваши желания так, как
хотели того ваша гордость и роскошь. У льва в
желудке есть фермент, который переваривает самую
жесткую шкуру и самые твердые кости, а также мясо
всех без исключения животных. Ваш привередливый
желудок, в котором тепло, способствующее
перевариванию пищи, слабо и незначительно, не
примет даже самые нежные их части, если более
половины стряпни не будет совершенно заранее при
помощи искусственного жара, и, однако,
удовлетворяя капризы слабого аппетита, пощадили ли
вы хоть какое-нибудь животное? Я говорю "слабого
аппетита", ибо что такое голод человека по
сравнению с голодом льва? Ваш, когда он больше
всего вас мучит, заставляет вас падать в обморок,
мой сводит меня с ума; я часто пытался есть
коренья и травы, чтобы ослабить его неистовство,
но тщетно: ничто, кроме большого количества мяса,
не может как-то его утолить.

Все же, несмотря на свирепость своего голода, львы
часто бывают благодарными за полученные ими блага;
но неблагодарный и вероломный человек питается
овцой, которая его одевает, и не щадит ее невин
ых детенышей, которых он взял под свою охрану и
защиту. Если ты мне говоришь, что боги сделали
человека господином над всеми другими созданиями,
то что же это за тирания - уничтожать их по своей
прихоти? Нет, слабое и робкое животное, боги
создали тебя для общества и предназначили
миллионам вас, когда вы объединились, составить



106 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 107



всем вместе сильного Левиафана46. Один лев имеет
какое-то влияние в мироздании, но что есть один
человек? Малая, незначительная частица, ничтожный
атом одного большого зверя. То, что природа
задумывает, она осуществляет, и о том, что она
предполагала, правильнее всего судить только по
тем последствиям, которые она демонстрирует; если
бы она намеревалась сделать так, чтобы человек как
человек благодаря превосходству своего рода правил
всеми другими животными, тогда бы тигр и даже кит
и орел повиновались бы его голосу.

Но если ваш ум и разумение превосходят наши, не
должен ли тогда лев из уважения к этому
превосходству следовать правилам поведения
человека, у которого самой священной является
заповедь: довод самого сильного всегда является
самым сильным? Целые толпы вас составляли заговор
и осуществляли уничтожение одного, а ведь ранее
признавали, что боги сделали его их вождем; а один
часто уничтожал и вырезал целые народы, которые он
теми же богами поклялся защищать и охранять.
Человек никогда не признавал ничьего
превосходства, если оно не было подкреплено силой,
а почему это должен делать я? То превосходство,
которым я хвастаю, можно увидеть: все звери
трепещут при виде льва, и не из-за панического
страха. Боги дали мне быстроту, чтобы догонять, и
силу, чтобы побеждать всех, кто проходит вблизи
меня. Где то существо, у которого такие же, как у
меня, зубы и лапы; посмотрите на толщину этих
массивных челюстей, обратите внимание на их ширину
и пощупайте твердость этой мускулистой шеи. Самый
быстрый олень, самый дикий вепрь, самая выносливая
лошадь и самый сильный бык становятся моей
добычей, когда я их встречаю.

Так говорил лев, и купец упал в обморок...

Лев, по моему мнению, зашел слишком далеко;
однако, когда для того, чтобы сделать более мягким
мясо самцов, мы, кастрируя их, не даем мускулам и
всем тканям достичь той твердости, которую без
этого они бы приобрели, признаться, я полагаю, это
должно было бы тронуть человеческое существо, если
бы оно подумало о той жестокой тщательности, с
которой их откармливают для убоя. Когда крупный и
смирный вол, выдержав удары в десять раз более
сильные, чем способные погубить его убийцу,
наконец падает, оглушенный, и его вооруженная
рогами голова привязывается веревками к земле; как
только проделана широкая рана и яремные вены
перерезаны пополам, какой смертный может без
сострадания слышать болезненный рев, прерываемый
течением крови, горькие вздохи, которые говорят об
остроте его боли, и глубокие громкие стоны, с
шумным беспокойством вырывающиеся из глубины его
сильного и трепещущего сердца? Посмотрите на
дрожание и резкие конвульсии его членов;
посмотрите, как его дымящаяся кровь потоком течет
из него, а его глаза тускнеют и закатываются;
понаблюдайте за его движениями, за дыханием и
последними усилиями сохранить жизнь, верными
признаками приближения смерти. Когда живое
существо предоставляет такие убедительные и
неопровержимые доказательства ужаса, который оно
испытывает, и боли и аго

ии, которые оно переживает, найдется ли
последователь Декарта47, настолько приученный к
крови, что своими сочувствиями не опровергнет
философии этого тщеславного мыслителя?

(Р) Жить скромно на свои оклады...

Когда люди получают небольшие доходы и к тому же
честны, именно тогда большинство их становятся
бережливыми, но не раньше. В этике бережливостью
называют ту добродетель, на основании которой люди
воздерживаются от излишеств и, презирая требующие
труда хитрости искусства обеспечивать [себе] либо
покой, либо удовольствие, удовлетворяются
естественной простотой вещей и осторожно-умеренны
в наслаждении ими без какой-либо примеси жадности.
Бережливость, ограниченная таким определением,
возможно, встречается реже, чем многие могут
вообразить; но обычно под ней понимается качество
гораздо более распространенное, стоящее посередине
между расточительностью и скупостью, ближе скорее
к последней. Поскольку эта благоразумная
бережливость, которую некоторые люди называют
экономией, служит самым верным способом увеличить
состояние семьи, некоторые воображают, что тот же
способ, примененный в отношении целой страны (что,
по их мнению, вполне осуществимо независимо от
того, является ли она бесплодной или плодородной),
будет иметь для нее те же самые последствия и что,
например, англичане могли бы быть гораздо богаче,
чем сейчас, если бы они оказались так же береж
ивы, как их некоторые соседи. Я думаю, что это
ошибка, и, чтобы доказать это, прошу вернуться к
сказанному в комментарии Л, а затем снова
продолжить чтение данного комментария.

Опыт нас учит прежде всего, что так же, как люди
отличаются друг от друга своими взглядами и
восприятиями вещей, они различаются и по своим
склонностям: один человек склонен к скупости,
другой - к расточительности, а третий только
экономит. Во-вторых, что люди никогда или по
крайней мере очень редко избавляются от своих
любимых аффектов, и происходит это благодаря либо
их разуму, либо поучениям; а отвлекает их от того,
к чему они естественно склонны, только изменение в
их положении или судьбе. Если мы поразмыслим над
этими наблюдениями, то обнаружим, что, для того
чтобы сделать большинство людей в стране
расточительными, продукт страны должен быть
значительным в пропорции к числу ее жителей, а то,
чем они богаты, - дешевым; и что, наоборот, чтобы
сделать народ в общем бережливым, предметов, абсо
ютно необходимых для жизни, должно не хватать и,
следовательно, они должны быть дороги; и что
поэтому пусть самый лучший политик делает все, что
может, расточительность или бережливость людей
вообще должна всегда зависеть от плодородности и
продукта страны, числа ее жителей и налогов,
которые они должны платить, и вопреки всем его
усилиям всегда будет соотноситься с ними. Если
кто-либо захочет опровергнуть сказанное мною,
пусть только докажет на примерах из истории,



108 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

что когда-либо в какой-либо стране практиковалась
всенародная бережливость без необходимости ее в
интересах всей страны.

Давайте рассмотрим тогда, что необходимо для
возвеличивания и обогащения страны. Первыми
желательными благоприятными условиями для любого
общества людей являются плодородная почва и подхо
ящий климат, мягкая форма правления и больше
земли, чем населения. Все это сделает человека
спокойным, любящим, честным и искренним. В таких
условиях люди могут быть настолько добродетельны,
насколько это для них возможно без малейшего вреда
для общества, и, следовательно, счастливы так, как
этого им самим хочется. Но у них не будет ни
искусств, ни наук, и мир будет сохраняться не
дольше, чем позволят соседи; они должны быть
бедны, невежественны и почти полностью лишены
того, что мы называем жизненными удобствами, и все
главные добродетели, вместе взятые, не обеспечат
им даже сносной одежды или горшка каши. Ибо в этом
состоянии ленивого покоя и глупой невинности раз
не надо бояться больших пороков, то и нельзя ожи
ать сколько-нибудь значительных добродетелей.
Человек только тогда прилагает усилия, когда его
побуждают к этому его желания. Когда они дремлют и
ничто их не возбуждает, его превосходные качества
и способности никогда не будут раскрыты, и эту
неуклюжую машину, когда на нее не влияют аффекты,
можно по справедливости сравнить с огромной
ветряной мельницей, когда нет ни ветерка.

Чтобы сделать общество людей сильным и
могущественным, надо затронуть их аффекты.
Разделите землю, даже если ее сколько угодно, и
собственность сделает их алчными. С помощью
похвалы разбудите их, хотя бы в шутку, от лени, и
гордость заставит их работать по-настоящему;
научите их ремеслам и разным искусствам, и вы
вызовете среди них зависть и соперничество. Чтобы
увеличить их численность, учредите разнообразные
мануфактуры и не оставляйте ни клочка Земли не
озделанным. Обеспечьте неприкосновенность
собственности и дайте равные привилегии всем
людям. Пусть каждый поступает только по закону, а
думает что хочет; ибо страна, где каждый имеющий
занятие будет в состоянии себя содержать и где
соблюдаются другие правила поведения, должна
всегда быть густо заселена и никогда не испытывать
недостатка в людях, пока они вообще существуют на
белом свете. Если вы хотите сделать их смелыми и
воинственными, введите воинскую дисциплину,
хорошенько воспользуйтесь их страхом и искусно и
усердно польстите их тщеславию. Но если вы, кроме
того, захотите сделать их богатыми, знающим и
процветающим народом, научите их торговле с
заморскими странами и, если возможно, выходить в
открытое море, ради этого не жалейте ни трудов, ни
затрат, и пусть никакие трудности не удержат вас
от этого. Затем развивайте мореплавание,
заботьтесь о купце и поощряйте торговлю во всех ее
видах; это принесет богатства, а там, где они
есть, за ними вслед вскоре придут искусства и
науки, и с помощью того, что я назвал, и хорошего
управления политики могут сделать народ могучим,
славным и процветающим.

КОММЕНТАРИИ 109

Но если вы хотите получить бережливое и честное
общество, тогда наилучшая политика состоит в том,
чтобы сохранить людей в состоянии их первобытной
простоты, стремиться не увеличивать их числен
ость; пусть они никогда не знают иностранцев и не
знакомятся с излишествами, удаляйте и прячьте от
них все, что может возбудить их желание или
усовершенствовать их разум.

Большое богатство и иноземные сокровища никогда не
снизойдут к людям, если вы не примете их
неразлучных спутников - жадность и роскошь; там,
где торговля значительна, вмешается обман. Быть
одновременно хорошо воспитанным и искренним - это
противоречие, не меньше; и поэтому по мере того,
как человек узнает все больше, а его манеры
становятся все более изысканными, мы должны
одновременно видеть, что желания его растут, вкусы
становятся более утонченными, а пороки умножаются.

Голландцы могут сколько угодно приписывать свое
нынешнее величие добродетели и бережливости своих
предков; но этот ничтожный клочок земли сделала
столь влиятельным среди главных держав Европы лишь
их политическая мудрость, проявившаяся в том, что
они отложили все ради торговли и мореплавания, а
также неограниченная свобода совести, которой они
пользуются, и неутомимое усердие, с которым они
всегда применяли самые действенные средства, чтобы
поощрять и увеличивать торговлю вообще.

Они никогда не славились бережливостью до тех пор,
пока Филипп П Испанский48 не начал свирепствовать
среди них с неслыханным тиранством. Их законы были
растоптаны, их права и большие привилегии были
отняты у них, а их конституция разорвана в клочья.
Несколько их наиболее знатных дворян было осуждено
и казнено без какого бы то ни было законного
процесса. Жалобы и протесты наказывались так же
сурово,как и сопротивление, а те,кто избежал
убийства,подверглись ограблению хищных солдат. Так
как все это становилось нестерпимо для народа,
который всегда был привычен к самому мягкому из
правительств и пользовался большими привилегиями,
чем все соседние народы, то они предпочли скорее
умереть с оружием в руках, чем погибнуть от руки
жестоких палачей. Если мы примем во внимание силу,
которой обладала тогда Испания, и то тяжелое
положение, в котором находились эти попавшие в
беду штаты, то никогда ранее даже и не слышали о
более неравной борьбе; тем не менее так велики
были их стойкость и решимость, что только семь из
этих провинций, объединившись, выстояли в борьбе
против величайшей и самой дисциплинированной нации
в Европе, в ходе самой утомительной и кровавой
войны, которую можно встретить в древней или
современной истории.

Для того чтобы не стать жертвой ярости испанцев,
они предпочли удовлетвориться тем, что стали жить
на третью часть своих доходов, и тратили самую
большую часть своего бюджета на защиту от безжало
тных врагов. Эти лишения и бедствия войны, влияя
на внутренние потребности, сначала заставили их
проявить необычайную бережливость,



110 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ



а затем существование в тех же самых трудных
условиях в течение более восьмидесяти лет не могло
не сделать ее обычной и привычной для них. Но все
искусство экономии и весь их скудный образ жизни
никогда не позволили бы им взять верх над таким
могущественным врагом, если бы их усердие в
развитии рыболовства и вообще мореплавания не
помогло восполнить недостаток естественных
богатств и компенсировать невыгоды их положения.

Страна настолько мала и настолько густо населена,
что земли не хватает (хотя едва ли найдется один
дюйм необработанной земли) для пропитания десятой
части жителей. Сама Голландия изобилует большими
реками и лежит ниже уровня моря, которое затопляло
бы ее при каждом приливе и смыло бы ее за одну
зиму, если бы воды не сдерживали высокие берега и
огромные дамбы; их содержание и починка, а также
шлюзы, перемычки, мельницы и другие необходимые
сооружения, которые они вынуждены использовать,
чтобы их не затопило, ежегодно забирают у них
больше средств, чем можно было бы собрать при
помощи общего земельного налога из расчета четыре
шиллинга на фунт стерлингов, если его удерживать
из чистого ежегодного дохода землевладельца.

Разве удивительно, что в таких условиях люди,
страдающие к тому же от более тяжелого бремени
налогов, чем любой другой народ, вынуждены были
экономить? Но почему они должны служить образцом
для других, которые, не считая того, что они более
удачно расположены на земле, гораздо богаче сами
по себе и на то же число людей имеют более чем в
десять раз больше земли? Мы и голландцы часто поку
аем и продаем на одних и тех же рынках, и в этом
отношении можно сказать, что у нас одинаковые
взгляды. В других же отношениях интересы и
политические обоснования ведения хозяйства в наших
двух странах очень сильно отличаются. В их
интересах быть бережливыми и мало тратить денег,
потому что они должны все получать из-за границы,
за исключением масла, сыра и рыбы, и поэтому
упомянутых продуктов, особенно последнего, они
потребляют в три раза больше, чем то же самое
число людей здесь, [в Англии~. В наших же
интересах употреблять много говядины и баранины,
чтобы содержать фермера и еще больше улучшать
землю, которой у нас достаточно, чтобы прокормить
самих себя и еще столько же людей, если ее лучше
обрабатывать. У голландцев, возможно, больше
кораблей и больше наличных денег, чем у нас, но
ведь их надо считать только орудиями, с помощью
которых они работают. Так и у возчика может быть
больше лошадей, чем у человека в десять раз его
богаче, а банкир, у которого всего не более
полутора тысяч фунтов, может постоянно иметь при
себе больше наличных денег, чем джентльмен с двумя
тысячами фунтов дохода в год. Тот, кто держит
три-четыре дилижанса, чтобы зарабатывать себе на
хлеб, является по отношению к джентельмену,
который держит один экипаж для своего
удовольствия, тем же, чем голландцы по сравнению с
нами, ~англичанами]; не имея ничего своего, кроме
рыбы, они служат возчиками

и фрахтовщиками для остального мира, в то время
как основа нашей торговли зависит главным образом
от нашего собственного продукта.

Еще один пример того, что основную массу людей
заставляют экономить непомерные налоги, нехватка
земли и такие явления, которые вызывают недостаток
съестных продуктов, можно принести на основании
того, что наблюдается среди самих голландцев. В
провинции, называемой Голландия, ведется обширная
торговля и имеются невообразимые денежные
сокровища. Земля почти так же плодородна, как сам
навоз, и (как я уже однажды говорил) ни одного
дюйма ее нет необработанного. В Гелдерланде и
Оверисселе нет почти никакой торговли и очень мало
денег; почва весьма посредственная, и много земли
лежит нетронутой. В чем же тогда причина того, что
те же самые голландцы в двух последних провинциях
менее скаредны и более гостеприимны, хотя и
беднее, чем в первой? Ни в чем, кроме того, что
налоги у них на большую часть вещей не такие
чрезмерные и что у них гораздо больше земли по
отношению к численности населения. В Голландии
экономят на желудках; самые большие налоги у них
на продукты питания, напитки и топливо, но они
носят более дорогую одежду и имеют более богатую
мебель, чем в других провинциях.

Те, кто бережлив из принципа, экономят на всем, но
в Голландии люди скупо тратят деньги только на то,
что необходимо каждодневно и быстро потребляется;
а в отношении того, что используется долго, они
придерживаются прямо противоположного принципа.
Они щедро тратятся на картины и мрамор, в
устройстве своих домов и садов они расточительны
до безрассудства. В других странах можно встретить
величественные здания и дворцы огромных размеров,
которые принадлежат государям, но этого нельзя
ожидать в республике, где соблюдается такое
равенство, как здесь; однако во всей Европе не
найдешь таких роскошно-великолепных зданий,
принадлежащих частным лицам, какими является
огромное количество домов купцов и других
благородных людей в Амстердаме и некоторых других
больших городах этой маленькой провинции; и обычно
те, кто там строит, тратят пропорционально больше
на дома, в которых они живут, чем другие люди на
землю.

После того как страна, о которой я говорю, стала
республикой, она никогда не была в более
бедственном положении, а дела ее - в более мрачном
состоянии, чем в 1671 и начале 1672 года49. Тому,
что мы знаем с некоторой определенностью об их
хозяйстве и устройстве, мы обязаны главным образом
сэру Уильяму Темплю50, замечания которого об их
образе жизни и системе правления, как видно из
некоторых мест в его мемуарах, были сделаны
примерно в то время. Голландцы тогда действительно
были очень бережливы; но с того времени в нарядах,
развлечениях и всем образе жизни людей более
зажиточных произошли огромные изменения, поскольку
их бедствия перестали быть такими ужасными (хотя
простые люди, на которых лежит главное бремя всех
налогов и акцизных сборов, вероятно, находятся в
основном в прежнем положении).



112 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 113



Те, кто будет утверждать, что бережливость этого
народа вытекает не столько из необходимости,
сколько из общего отвращения к пороку и роскоши,
напомнят нам об их общественном самоуправлении и
небольшом жалованье, их предусмотрительности при
торговле и закупке припасов и других предметов
первой необходимости, их большой заботе о том,
чтобы их не обманывали те, кто им служит, и об их
строгости к тем, кто нарушает их контракты. Но то,
что они приписывают добродетели и честности
министров, целиком и полностью осуществляется
благодаря их строгим правилам распоряжения
общественной казной, отступления от которых не
допустит их замечательная форма правления; и
действительно, один человек может поверить другому
на слово, но вся страна никогда не должна доверять
ничьей честности, а только лишь основанной на
необходимости, ибо несчастен тот народ и непрочно
его государство, если все его благополучие должно
зависеть от добродетели и совести министров и
политиков.

Голландцы, вообще стремятся, насколько это
возможно, содействовать бережливости своих
подданных не потому, что она является добро
етелью, а потому, что, вообще говоря, это в их
интересах, как я показал ранее, ибо, когда их
интересы меняются, они соответственно меняют свои
правила поведения, что будет видно из следующего
примера.

Как только их корабли приходят из Ост-Индии5',
компании рассчитывают матросов, и многие из них
получают большую часть того, что они заработали за
семь или восемь, а иногда за пятнадцать - шестнад
ать лет. Этих бедных ребят поощряют тратить свои
деньги со всей возможной расточительностью; и если
принять во внимание, что, когда многие из них
впервые вышли в море, они были отпетыми негодяями
и их долго держали в тисках строгой дисциплины,
скверно кормили и заставляли много работать в
окружении опасностей, не платя денег, то не трудно
сделать их щедрыми, как только у них появится
много денег.

Они проматывают деньги на вино, женщин и музыку
так, как на это способны только люди их вкуса и
воспитания, и им дозволяется (с тем чтобы они,
однако, воздерживались от нанесения вреда) бражни
ать и предаваться разгулу с большей
распущенностью, чем обычно разрешается другим. В
некоторых городах их можно видеть в обществе
трех-четырех распутных женщин, мало кто из них
трезв, они с ревом бегут по улицам среди бела дня,
впереди них скрипач; а если, по их мнению, деньги
таким путем уходят недостаточно быстро, они
находят другие пути, а иногда швыряют их
пригоршнями в толпу. У большинства их это
сумасшествие продолжается до тех пор, пока у них
хоть что-нибудь есть, а это никогда не длится
долго, и по этой причине им дали прозвище "господа
на шесть недель", ибо обычно это как раз тот срок,
который нужен компании для подготовки к отправке
новых судов, куда эти потерявшие голову бедолаги
вынуждены снова наниматься и где могут на досуге
раскаиваться в своем безумстве.

В этой уловке заключается двойная политика.
Во-первых, если бы эти матросы, которые привыкли к
жаркому климату и к нездоровому

воздуху и пище, были бережливыми и остались в
своей родной стране, компания была бы вынуждена
постоянно нанимать новых матросов, из которых (не
считая того, что они не так хорошо пригодны для
выполнения своего дела) едва ли только каждый
второй когда-либо жил гденибудь в Ост-Индии, и это
часто оказывается для них тяжелым испытанием и
разочарованием. Во-вторых, те большие суммы денег,
раздаваемые матросам, благодаря этому способу
немедленно начинают обращаться по всей стране, а
затем благодаря огромным акцизным сборам и другим
налогам большая часть их вскоре снова возвращается
в государственную казну.

Чтобы убедить сторонников всеобщей бережливости
при помощи еще одного аргумента, что то, к чему
они призывают, практически неосуществимо, давайте
предположим, что я не прав во всем, что я сказал в
комментарии Л относительно роскоши и ее
необходимости для сохранения ремесел; после этого
давайте рассмотрим, что принесет всеобщая
бережливость такой стране, как наша, если бы она
хитростью или силой была навязана людям независимо
от того, была ли в ней необходимость или нет. Мы
затем допустим, что все люди в Великобритании
будут потреблять лишь четыре пятых того, что они
потребляют сейчас, и тем самым сберегут одну пятую
своего дохода. Я не буду говорить о том, какое
влияние это окажет почти на каждое ремесло, а
также на фермера, скотовода и землевладельца, но
сделаю благоприятное предположение (которое
абсолютно не будет соответствовать действитель
ости), что станет выполняться та же самая работа и
что, следовательно, окажутся заняты те же
ремесленники, что и сейчас. Последствие будет
таково: если все деньги немедленно, и притом
намного, упадут в реальной стоимости, а все
остальное вопреки разуму не станет очень дорогим,
в конце этих пяти лет все рабочие люди и самые
бедные из батраков (ибо я не буду затрагивать
какие-либо другие слои населения) будут иметь
наличными деньгами столько, сколько они тратят
сейчас в течение целого года, что, между прочим,
будет означать больше денег, чем когда-либо было в
стране одновременно.

Теперь давайте, без ума от радости из-за такого
увеличения богатства, рассмотрим условия, в
которых окажутся рабочие люди, и, рассуждая на
основании опыта и того, что мы каждодневно у них
наблюдаем, давайте подумаем, каково будет их
поведение в таком случае. Все знают, что
существует огромное число подмастерьев у ткачей,
портных, суконщиков и еще ремесленников двадцати
разных профессий, которых вряд ли можно убедить
работать пятый день, если они смогут содержать
себя, работая четыре дня в неделю; и что есть
тысячи рабочих людей всякого рода, едва
зарабатывающих себе на жизнь, которые обрекут себя
на пятьдесят неудобств, не посчитаются со своими
хозяевами, обокрадут собственный желудок и
наделают долгов, лишь бы не работать. Когда люди
проявляют такую необычайную склонность к
праздности и удовольствиям, какое у нас есть
основание полагать, что они вообще будут работать,
если они не вынуждены это делать в силу



114 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 115



неотложной необходимости? Когда мы видим
ремесленника, которого нельзя насильно заставить
работать раньше вторника, потому что в по
едельник утром у него еще оставалось два шиллинга
от заработка, полученного на прошлой неделе,
почему мы должны воображать, что он вообще
отправится на работу, если у него в кармане 15 -
20 фунтов?

Что же при этих условиях станет с нашими
мануфактурами? Если бы купец захотел послать сукно
за границу, он принужден был бы изготовить его
сам, потому что суконщик не может сыскать ни
одного рабочего из тех двенадцати, которые раньше
работали на него. Если бы то, о чем я говорю,
случилось только с подмастерьями сапожников, и ни
с кем больше, менее чем через двенадцать месяцев
половина из нас ходили бы босиком. Главное и самое
неотложное применение денег в любой стране
заключается в том, чтобы оплачивать труд бедняков,
и, когда действительно ощущается их нехватка,
всегда первыми это чувствуют те, у кого очень
много работников, которым надо платить. Тем не
менее, несмотря на эту огромную необходимость
денег, там, где собственность хорошо обеспечена,
было бы легче жить без денег, чем без бедняков;
ибо кто бы выполнял работу? По этой причине
количество денег, обращающихся в стране, всегда
должно быть пропорционально числу занятых рабочих
рук, а заработная плата работников - пропор
иональна цене провизии. Отсюда вполне доказуемо,
что, если с бедными умело управляются, все, что
обеспечивает изобилие, делает рабочих дешевыми; и
так же, как следует не допускать, чтобы они
голодали, так и получать они должны столько, чтобы
нечего было сберегать. Если время от времени
кто-либо из низшего класса благодаря необычайному
трудолюбию и за счет ущемления своего желудка
возвышается над тем положением, в котором он
вырос, никто не должен препятствовать ему в этом;
более того, это, бесспорно, самый мудрый путь для
каждого человека в обществе и для каждой отдельной
семьи - быть бережливым; но в интересах всех
богатых стран, чтобы большая часть бедных почти
никогда не оставались праздными и тем не менее
постоянно тратили то, что заработали.

Как очень хорошо заметил сэр Уильям Темпль, все
люди более расположены к покою и наслаждению, чем
к труду, когда их не побуждает к нему гордость или
жадность, а те, кто обеспечивает себе на жизнь
каждодневным трудом, редко поддаются сильному
влиянию того или иного из этих аффектов, так что
их ничто не подстегивает и не заставляет приносить
пользу, кроме их нужд; облегчить последние -
благоразумно, но полностью удовлетворить -
безрассудно. Тогда сделать рабочего человека
трудолюбивым может единственно умеренное количест
о денег; ибо если их будет слишком мало, то в
зависимости от его характера это либо приведет его
к унынию, либо доведет до отчаяния, а если их
будет слишком много, это сделает его дерзким и
ленивым.

Большинство людей будут смеяться над человеком,
который станет утверждать, что слишком большое
количество денег способно погубить страну. Тем не
менее такова судьба Испании; именно этому уче

ый дон Диего Сааведра приписывает разорение своей
страны. В прежние времена плоды земли сделали
Испанию такой богатой, что, когда король Франции
Людовик ХГ2 прибыл ко двору в Толедо, он был по
ажен его великолепием и заявил, что никогда не
видел ничего подобного ни в Европе, ни в Азии; а
ведь он во время своих поездок в святую землю
проехал все государства. Только в одном
королевстве Кастильском (если верить некоторым
писателям) собралось для ведения священной войны
со всех концов света сто тысяч пеших солдат,
десять тысяч всадников и шестьдесят тысяч обозных
повозок, и Альфонс П15З содержал их всех за свой
счет и платил каждый день как солдатам, так и
офицерам и государям, каждому в зависимости от его
звания и достоинства. Даже еще во время
царствования Фердинанда и Изабеллы54 (которая
снарядила Колумба) и некоторое время спустя
Испания была плодородной страной, где процветали
торговля и промышленность, и она могла гордиться
знающим, трудолюбивым народом, Но как только это
огромное сокровище, которое было добыто с большим
риском и жестокостью, чем знал до той поры мир, и
для овладения которым, по собственному признанию
испанцев, они лишили жизни двадцать миллионов
индейцев, - повторяю,как только этот океан
сокровищ с ревом обрушился на них, он лишил их
чувств и трудолюбие покинуло их. Землепашец
оставил свой плуг, ремесленник - свои инструменты,
купецсвою контору, все с презрением забросили свою
работу, предались удовольствиям и стали
благородными. Они полагали, что у них есть осно
ание ценить себя выше всех соседей, и теперь
ничто, кроме покорения мира, их не удовлетворяло.

Последствие было таково: другие страны снабдили их
тем, чего лишили их собственная праздность и
гордость; а когда все увидели, что, несмотря на
все запреты, которые выносило правительство в
отношении вывоза слитков золота или серебра,
испанец расстанется с деньгами и сам принесет их
тебе на борт, рискуя собственной шеей, весь мир
стремился работать на Испанию. Золото и серебро,
ежегодно распределяемые таким образом среди всех
торговых стран, сделали все вещи дорогими, а
большинство стран Европы - промышленными, за исклю
ением самих владельцев драгоценного металла,
которые со времени своих огромных приобретений
постоянно сидели сложа руки и каждый год ждали с
волнением и нетерпением прибытия своих доходов
из-за рубежа, чтобы заплатить другим за то, что
они уже потребили. Таким образом, из-за
чрезмерного количества денег, создания колоний и
других ошибок в управлении, причиной которых было
изобилие денег, Испания из плодоносной и
густонаселенной страны превратилась со всеми
своими могущественными титулами и владениями в
голую и пустынную большую дорогу, по которой
золото и серебро из Америки перевозились в
остальные страны мира; и нация из богатой,
сообразительной, прилежной и трудолюбивой стала
медлительной, ленивой, гордой и жалкой; так
обстояло дело в Испании. Еще одна страна, где
деньги могут быть названы продуктом,- это
Португалия, и, я думаю, со всем сво



16 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 117



им золотом она занимает такое положение в Европе,
которому вряд ли стоит завидовать.

Следовательно, великое искусство делать народ
счастливым и, как мы говорим, процветающим
заключается в том, чтобы предоставить каждому
возможность иметь занятие; чтобы это осуществить,
пусть заботой правительства будет, во-первых,
содействие развитию такого разнообразия
мануфактур, искусств и ремесел, какое может
изобрести человеческий ум; а, во-вторых, поощрение
всех отраслей сельского хозяйства и рыболовства,
чтобы всю землю заставить проявить себя так же,
как и всех людей; ибо так же, как первое есть
безошибочное правило для привлечения массы людей в
какую-либо страну, второе есть единственный способ
их содержать.

Именно в результате проведения такой политики, а
не мелочных установлений относительно
расточительности и бережливости (которые всегда
пойдут своим путем, в зависимости от материального
положения людей), можно ожидать величия и
благосостояния страны; ибо, пусть стоимость золота
и серебра либо поднимается, либо падает, на
лаждение всех обществ всегда будет зависеть от
плодов земли и труда людей; и оба они,
соединившиеся друг с другом, оказываются более
твердым, более неистощимым и более реальным
сокровищем, чем золото Бразилии или серебро
Потоси55.

(С) Им честь диктует...

Честь в ее фигуральном смысле - ложная и
несуществующая химера, изобретение моралистов и
политиков и обозначает определенный принцип
добродетели, не связанный с религией и обнаруживае
ый у некоторых людей, заставляющий их строго
выполнять свой долг и обязательства, какими бы они
ни были. Например, человек чести вступает в
заговор вместе с другими, чтобы убить короля; с
этой

м

идееи он должен жить какое-то время; и если под
влиянием угрызем

нии совести или добродушия он испугается
чудовищности своей цели, выдаст заговор и даст
показания против своих сообщников, тогда он
потеряет свою честь, по крайней мере в глазах той
партии, к которой он принадлежал. Превосходство
этого принципа состоит в том, что простые люди
лишены его и его можно встретить только у людей
лучшего сорта, подобно тому как у некоторых
апельсинов есть зерна, а у других нет, хотя
внешность у них совершенно одинакова. В знатных
семьях честь, подобно подагре, обычно считается
наследствены

нои, и все дети лордов рождаются с ней. Некоторые,
никогда не ощущавшие ничего похожего на нее,
приобретают ее благодаря беседам и чтению
(особенно героических романов), другие - благодаря
возвышению в жизни; но ничто так не способствует
ее развитию, как шпага, и, однажды впервые повесив
ее на пояс, некоторые люди уже в течение первых
двадцати четырех часов ощущали значительные рост
и ее в своей груди.

Главная и самая важная забота, которую должен
испытывать человек чести, - сохранение этого
принципа, и он должен скорее потерять свои занятия
и имущество и даже саму жизнь, чем лишиться чести;
по этой причине, какое бы смирение он ни выказывал
благодаря хорошему воспитанию, ему разрешено
придавать себе чрезвычайную ценность как
обладателю этого невидимого украшения.
Единственный способ сохранить этот принцип состоит
в следовании правилам чести; для него они -
законы, которыми он должен руководствоваться. Он
сам обязан всегда сохранять верность тому, во что
он верит, предпочитать интересы общества своим
собственным, не лгать, не обманывать, и не оби
ать никого, и не терпеть ни от кого оскорблений,
под которыми в соответствии с правилами чести он
понимает любое действие, намеренно осуществленное
с целью унизить его.

Люди древней чести, из которых, я полагаю,
последним в истории был Дон-Кихот, очень
скрупулезно соблюдали все эти законы и еще ве
икое множество других, о которых я не упоминал; но
современные люди чести, кажется, ленивы. Они
испытывают глубокое уважение к последнему правилу,
но не повинуются в такой же мере всем остальным,
и, если кто-то строго соблюдает только что
упомянутое, на множество нарушений им всех
остальных правил смотрят сквозь пальцы.

Человек чести всегда считается беспристрастным и,
конечно, разумным, ибо никто никогда не слышал о
человеке чести, что он дурак. По этой причине он
никак не связан законами и ему всегда разрешается
быть судьей в его собственном деле; и, если хоть
малейшая обида будет причинена ему самому, его
друзьям, родственникам, слуге, собаке или любому,
кого он с удовольствием взял под свою благородную
защиту, необходимо немедленно потребовать
удовлетворения, и, если это окажется оскорблением,
а нанесший его тоже человеком чести, должна
состояться дуэль. Из всего этого ясно, что человек
чести должен обладать мужеством и что без него его
другой принцип окажется не более как шпага без
острия. Поэтому давайте рассмотрим, в чем
заключается мужество и является ли оно, как
полагают большинство людей, действительно каким-то
реальным свойством натуры храбрецов, отличным от
всех их других качеств, или нет.

На земле повсюду нет ничего более искреннего, чем
та любовь, которую все создания, способные на нее,
питают к самим себе; и поскольку нет такой любви,
которая не подразумевает заботу о сохранении лю
имого существа, то и нет в любом создании ничего
более искреннего, чем его воля, желание и
стремление сохранить самого себя. Это - закон
природы, по которому ни одно существо не наделено
такими желаниями или аффектами, которые прямо или
косвенно не содействуют сохранению либо его
самого, либо его рода.

Средства, при помощи которых природа обязывает
каждое существо постоянно заботиться об этом деле
самосохранения, заложены в нем самом и (у
человека) называются желаниями, которые либо
вынуждают его жаждать того, что, по его мнению,
поддержит его или доставит



118 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 119



ему удовольствие, либо повелевают ему избегать
того, что, как он воображает, могло бы доставить
ему неудовольствие, повредить ему или уничтожить
его. Эти желания, или аффекты, все имеют различные
симптомы, в которых они проявляют себя у тех, кого
они тревожат, и по разнообразию тех волнений,
которые они производят внутри нас, им дали
различные наименования, как было показано уже на
примере гордости и стыда.

Тот аффект, который возбуждается в нас, когда мы
предчувствуем, что к нам приближается несчастье,
называется страхом. Волнение, которое он
производит внутри нас, всегда более или менее
бурно, пропорционально не опасности, а нашему
предчувствию беды, которой мы опасаемся, будь она
реальна или воображаема. Тогда, если наш страх
всегда пропорционален предчувствию опасности, из
этого следует, что, пока это предчувствие длится,
человек не может стряхнуть свой страх, так же как
не может стряхнуть ногу или руку. Правда, когда мы
испуганы, предчувствие опасности возникает так
неожиданно и охватывает нас так сильно (иногда
лишает нас и разума и чувств), что, когда оно
проходит, мы часто не помним, что у нас вообще
было какое-то предчувствие; но из самого события
ясно, что у нас оно было, ибо как же мы могли бы
испугаться, если бы не предчувствовали, что на нас
надвигается какое-то зло?

Многие люди придерживаются того мнения, что это
предчувствие надо подавлять разумом, но должен
сознаться, что я так не считаю. Те, кто испытывал
испуг, скажут вам, что, как только они смогли
прийти в себя, т.е. использовать свой разум, их
предчувствие было преодолено. Но это вовсе не
преодоление, ибо при испуге опасность либо вообще
была мнимой, либо уже прошла к тому времени, когда
можно воспользоваться разумом; и поэтому если они
обнаруживают, что опасности нет, то неудивительно,
что они ее и не предчувствуют. Но когда опасность
постоянна, пусть они воспользуются своим разумом и
обнаружат, что он может им послужить, чтобы
изучить величину и реальность опасности, и, если
они обнаружат, что она меньше, чем они вообража
и, их боязнь соответственно уменьшится, но, если
опасность окажется действительной и в каждом
случае такой, какой они ее представили себе с
самого начала, тогда их разум не только не
ослабит, а, наоборот, усилит их боязнь. Пока
длится этот страх, ни одно существо не может вести
себя агрессивно; и тем не менее мы видим, как
звери упрямо дерутся каждый день и забивают дуг
друга насмерть; так что какой-то другой аффект
должен быть в состоянии преодолеть этот страх, а
самым противоположным ему аффектом является гнев;
чтобы проследить его до самой глубины, я должен
просить у вас разрешения сделать еще одно
отступление.

Ни одно существо не может жить без пищи, и ни один
вид животных (я говорю о более совершенных) не
может долго продолжаться, если постоянно не
рождается молодняк, и притом с такой же быстротой,
с какой умирают старики. Поэтому самое первое и
самое яростное же

ание, которое дала им природа, - это голод, второе
- половой инстинкт; последнее диктует им
производить потомство, первое заставляет их
питаться. Теперь, если мы заметим, что гнев - это
тот аффект, который возбуждается в нас, когда
нашим желаниям противодействуют или мешают, и что
так как он мобилизует всю силу в живых существах,
то был дан им для того, чтобы с его помощью они
могли более действенно проявить себя в стремлении
устранить,преодолеть или уничтожить все, что
мешает им обеспечить самосохранение, мы обнаружим,
что у зверей, коль скоро они сами, или то, что они
любят, или их свобода не находятся под угрозой и
не подвергаются нападению, ничто достойное
внимания не могло бы возбудить гнев, кроме голода
и полового инстинкта. Именно последние делают их
более свирепыми, ибо мы должны заметить, что
желания существ, когда они хотят и не могут
встретиться с тем, чего они желают (хотя, может
быть, с меньшим неистовством), действительно
считаются невыполнимыми в той мере, в какой им
мешают насладиться тем, что они видят. То, что я
сказал, покажется более ясным, если мы примем во
внимание то, чего не может не знать каждый, а
именно: все земные создания живут либо плодами и
продуктом земли, либо мясом других животных, таких
же созданий, как они сами. Этих последних, которых
мы называем хищниками, природа соответственно
вооружила и снабдила оружием и силой, чтобы одоле
ать и рвать на части тех, кого она предназначила
им в пищу, а также дала им гораздо более острое
чувство голода, чем другим животным, которые
питаются травой и т.п. Ибо в том, что касается
первого, если бы корова любила баранину так же
сильно, как траву, то при ее строении, не имея
когтей и обладая всего лишь одним рядом передних
зубов, притом одинаковой длины, она бы осталась
голодной даже посреди стада овец. Во-вторых, в
том, что касается их прожорливости, если наш опыт
не сказал бы нам о ней, это сделал бы разум:
прежде всего в высшей степени вероятно, что такой
голод, который может вынудить животное изнурять,
изводить себя и подвергать опасности за каждый ку
ок, который оно съедает, более мучителен, чем
такой, который заставляет его есть то, что
находится перед ним и что оно может взять, если
нагнется. Далее, следует принять во внимание, что
так как у хищных зверей есть инстинкт, благодаря
которому они учатся желать, выслеживать и
обнаруживать тех животных, которые годятся им в
пищу, то у других тоже есть инстинкт, который учит
их остерегаться, прятаться и убегать от тех, кто
охотится за ними. Отсюда должно следовать, что,
хотя хищные звери могут есть почти непрерывно, все
же они ходят с пустым желудком чаще, чем другие
животные, от которых еда не улетает и которым
никто не сопротивляется. Это должно увековечить, а
также усилить их чувство голода, которое тем самым
становится постоянным топливом для их гнева.

Если-вы спросите меня, что возбуждает этот гнев у
быков и петухов, которые бьются насмерть, хотя они
не хищники и не очень прожорливы, я отвечу -
половой инстинкт. У тех животных, которые впа



20 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

дают в бешенство от голода, и самцы и самки
нападают на все, что они могут одолеть, и упрямо
сражаются против всех; но те животные, ярость
которых вызывается половым ферментом (обычно это
самцы), дерутся главным образом с другими самцами
того же вида. Они могут случайно причинить вред
другим животным, но главные объекты их ненависти -
их соперники, и только против них проявляют они
свою доблесть и стойкость. Мы видим также, что у
всех тех животных, у которых один самец способен
удовлетворить большое число самок, самцы самой
природой наделены гораздо более значительным
превосходством как в телосложении вообще, так и в
отдельных чертах, а также и в свирепости по
сравнению с другими животными, у которых самец удо
летворяется одной или двумя самками. Хотя собаки
стали домашними животными, их прожорливость вошла
в поговорку, а те из них, которые принадлежат к
бойцовской породе, плотоядны и вскоре стали бы хищ
иками, если бы их не кормили; то, что мы наблюдаем
у них, служит более чем достаточным
доказательством ранее высказанного мною. Те
собаки, которые относятся к истинной бойцовской
породе, будучи прожорливыми существами (и самцы и
самки), хватают зубами все что угодно и скорее
допустят, чтобы их убили, чем разожмут челюсти. По
кольку самки гораздо более похотливы, чем самцы, и
в их телосложении нет вообще никакого отличия от
самцов, за исключением половых признаков, они
гораздо более свирепы, чем самцы. Бык - ужасное су
ество, когда его держат без коров; но если он
царит среди двадцати или больше коров, то очень
скоро станет таким же ручным, как и они; а дюжина
кур испортит самого лучшего бойцового петуха в
Англии. Олени и лани считаются целомудренными и
чрезвычайно робкими созданиями, и они
действительно таковы почти круглый год, за исключе
ием периода течки, и тогда они вдруг становятся
такими смелыми, что ими можно восхищаться, и часто
нападают даже на егерей.

Что влияние этих двух главных желаний, голода и
полового инстинкта, на поведение животных не столь
уж причудливо, как некоторые могут вообразить,
отчасти может быть показано на примере того, что
мы наблюдаем у самих себя. Ибо хотя у нас чувство
голода проявляется бесконечном менее бурно, чем у
волков и других хищных зверей, все же мы видим,
что люди здоровые и с крепким желудком более
раздражительны и скорее выходят из равновесия по
пустякам, когда им дольше обычного приход,ится
ждать приема пищи, чем в какое-либо иное время. И
далее, хотя вожделение у человека проявляется не
так неистово, как у быков и других похотливых
животных, тем не менее ничто так быстро и так
бурно не вызывает гнева как у мужчин, так и у
женщин, как то, что часто мешает их амурным делам,
когда они искренне любят; и самые боязливые, ы
получившие самое нежное воспитание представители
обоих полов пренебрегают величайшими опасностями и
отбрасывают все другие соображения, чтобы добиться
уничтожения соперника.

До сих пор я стре:мился показать,что ни одно
существо не может агрессивно нападать, пока
продолжается его страх; что страх может

КОММЕНТАРИИ 121

быть побежден лишь другим аффектом; что самым
противоположным ему и наиболее действенно его
преодолевающим аффектом является гнев; что два
главных желания, которые могут возбудить этот
последний аффект, если они не удовлетворены, - это
голод и вожделение и что у всех диких зверей
склонность к гневу и упрямству в борьбе обычно
зависит от неистовства либо одного, либо обоих
этих желаний, взятых вместе. Отсюда должно
следовать, что называемое нами доблестью или
естественным мужеством и у животных есть не что
иное, как следствие гнева, и что все свирепые
животные должны быть либо чрезвычайно прожорливы,
либо очень похотливы, если не то и другое вместе.

Теперь давайте посмотрим, как мы можем судить на
основании этого правила о своем собственном роде.
Судя по нежности кожи человека и той огромной
заботе, которую надо проявлять о нем в течение
многих лет, чтобы его вырастить, по строению его
челюстей, ровности зубов, широте ногтей и их
хрупкости, трудно предположить, что природа
предназначала ему рыскать в поисках добычи; по
этой причине он не так прожорлив и его чувство
голода не такое бурное, как у хищных зверей; не
настолько он и похотлив, как другие животные,
которых так называют; кроме того, будучи очень
трудолюбивым в удовлетворении своих потребностей,
он не может испытывать постоянное и все подав
яющее желание, которое сделало бы непрерывным его
гнев, и, следовательно, он должен быть чрезвычайно
робким животным.

Последнее,что я сказал, должно относиться только к
человеку в его диком состоянии, ибо если мы его
рассмотрим как члена общества и обученное
животное, то обнаружим, что это совершенно иное
существо. Как только разыгрывается его гордость, а
зависть, жадность и честолюбие начинают им
овладевать, он пробуждается от своей природной
невинности и глупости. По мере того как
увеличиваются его познания, растут и его
стремления и, следовательно, умножаются его потреб
ости и желания. Отсюда должно следовать, что часто
ему будут противодействовать в удовлетворении
желаний, и в этом состоянии он встретит гораздо
больше разочарований, которые возбудят его гнев,
чем в своем прежнем. Спустя немного времени
человек стал бы самым вредным и злым созданием в
мире, если бы ему позволили; когда бы мог, он
одолевал бы своего противника, если бы не боялся
никаких бедствий, кроме как от того лица, которое
вызвало его гнев.

Поэтому первая забота всех правительств состоит в
том, чтобы при помощи суровых наказаний укротить
его гнев, когда он приносит вред, и тем самым,
усилив его страхи, предотвратить те беды, которые
он мог бы вызвать. Когда строго выполняются
различные законы, имеющие целью помешать ему
применить силу, самосохранение должно научить его
быть миролюбивым, а поскольку дело каждого как
можно меньше испытывать беспокойство, его страхи
будут постоянно расти и усиливаться, по мере того
как он приобретает опыт, набирается разума и
предусмотрительности. В результате должно
получиться так, что поскольку в цивилизованном
состоянии отыщется бесконечное множест



22 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 123



во поводов для проявления его гнева, то и страхов,
чтобы подавить его, будет столько же, и, таким
образом, спустя немного времени его страхи научат
его совершенно подавлять гнев и при помощи этой
уловки достигать противоположным способом того же
самосохранения, для обеспечения которого природа
ранее снабдила его гневом, а также всеми
остальными его аффектами.

Значит, единственным полезным для сохранения мира
и порядка общества аффектом, которым обладает
человек, является его страх, и, чем больше вы
будете его использовать, тем более человек будет
послушным и управляемым; ибо, как бы ни был
полезен гнев человеку, когда он выступает
самостоятельно как отдельное существо, в обществе
гневу совершенно нет места. Но поскольку природа
всегда остается прежней и, создавая живые
существа, производит их все настолько похожими на
тех, кто рождает и вынашивает их, насколько ей
позволяют то место, где она их формирует, и
различные влияния извне, то все люди, рождаются ли
они при дворах королей или в лесу, поддаются
гневу. Когда этот аффект берет верх (как это
иногда случается с людьми самого разного звания и
положения) над всеми страхами, какие только есть у
человека, тогда у него проявляется настоящее
мужество и он сражается так же смело, как лев или
тигр, но только тогда; и я попытаюсь доказать, что
все то, что называют мужеством у человека, когда
он не в гневе, является притворным и поддельным.

При помощи хорошего правления можно всегда
сохранять покой внутри общества, но никто не может
навсегда обеспечить мир извне. Обществу может
представиться случай отодвинуть подальше свои гра
ицы и расширить свою территорию, либо другие могут
вторгнуться на его землю, или случится что-нибудь
еще, что потребует заставить человека сражаться;
ибо, как бы ни был цивилизован человек, никогда не
забывают, что разумом силу не одолеть. Теперь
политик должен изменить свои меры и снять часть
страхов человека; он должен стремиться убедить
его, что все то, что раньше говорили ему о
жестокости убийства людей, не имеет силы, как
только эти люди становятся врагами общества, и что
их противники и не так хороши, и не так сильны,
как они сами. Если все это умело преподнести, то
самые безрассудные, самые задиристые и самые
отчаянные, как правило, ринутся в бой, но, если
только они не имеют других хороших качеств, я не
отвечаю за их поведение там. Если вы однажды
сможете заставить их недооценить своих врагов, вы
сумеете скоро возбудить их гнев, и пока он
продолжается, они будут сражаться с большим
упорством, чем самые дисциплинированные войска;
но, если случится что-нибудь непредвиденное и
вмешается какой-нибудь внезапный громкий шум, буря
или какое-нибудь странное или необычное
происшествие, которое их, кажется, напугает, их
охватит страх, который обезоружит их гнев и
заставит всех до одного бежать.

Поэтому вера в это природное мужество должна быть
вскоре подорвана, как только люди начнут умнеть.
Во-первых, те, кто почувст

овал жгучую боль от ударов противника, не всегда
поверят тому, что говорится с целью представить
врага более слабым, чем он есть на самом деле, и
часто вызвать их гнев нелегко. Во-вторых, гнев,
заключающийся в кипении духов, - это такой аффект,
который длится недолго (1га йгог Ьгечь ез~5"), и
если враги выдерживают первый удар этих
разгневанных людей, то обычно берут верх.
В-третьих, пока люди в гневе, они не подчиняются
никаким советам или дисциплине и их никогда нельзя
заставить применить хитрость или военное искусство
в бою. Тогда, если гнев, без которого ни одно
существо не проявляет природного мужества,
совершенно бесполезен в войне, которую необходимо
.вести при помощи военной хитрости и сделать
настоящим искусством, правительство должно найти
равноценный заменитель мужества, который заставил
бы людей сражаться.

Тот, кто цивилизовал людей и организовал их в
политическое тело, должно быть, хорошо знал все
аффекты и желания, силу и слабость их устройства и
понимал, как направить их самые большие недостатки
на пользу обществу. В "Исследовании о
происхождении моральной добродетели" я показал,
как легко людей принудили верить всему, что гово
ится им в похвалу. Поэтому, если законодатель или
политик, которого они глубоко почитают, сказал бы
им, что у большинства людей есть внутри
определенное начало доблести, отличное от гнева
или любого другого аффекта, которое заставляет их
презирать опасность и бесстрашно встречать лицом к
лицу саму смерть, и что те, кто имеет этого начала
больше, чем другие, являются самыми ценными
представителями своего рода, то весьма вероятно,
если принять во внимание сказанное ранее, что
большинство их восприняли бы это как истину, хотя
они никогда вообще не ощущали в себе этого начала,
и что самые гордые, чувствуя, что их тронула эта
лесть, и не слишком хорошо разбираясь в аффектах,
могли бы вообразить, что они ощущают, как оно воро
ается у них в груди, по ошибке принимая гордость
за мужество. Если хотя бы одного из десяти удастся
убедить, открыто заявив, что он обладает этим
началом, и настоять на этом вопреки всем
хулителям, вскоре появится полдюжины тех, кто
будет утверждать то же самое. Тот, кто однажды
признал это начало, уже связан словом, и политику
ничего не надо делать, как только проявлять всю
возможную заботу, чтобы тысячью различных способов
льстить гордости тех, кто хвалится этим началом и
готов стоять за него. Та же самая гордость,
которая сначала вовлекла человека в это дело,
потом всегда будет заставлять его защищать это
утверждение, пока наконец страх перед раскрытием
действительного состояния его души не станет таким
сильным, что преодолеет страх перед самой смертью.
Ничего не делайте, а лишь раздувайте гордость
человека, и его страх перед позором всегда будет
ей пропорционален; ибо, чем больше человек ценит
себя, тем больше он приложит стараний и тем больше
лишений перенесет, чтобы избежать позора.

Значит, великое искусство делать человека
мужественным состоит в том, чтобы сначала вынудить
его признать это доблестное начало



124 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 125



внутри себя, а затем внушить ему такой же ужас
перед позором, какой природа внушила ему в
отношении смерти; а то, что есть вещи, к которым
человек испытывает или может испытывать большее
отвращение, чем к смерти, очевидно из случаев
самоубийства. Тот, кто выбирает смерть, должно
быть, считает ее менее ужасной, чем то, от чего он
спасается при ее помощи, ибо независимо от того,
является ли зло, которого боятся, настоящим или
будущим, действительным или воображаемым, никто
себя преднамеренно не убьет, если не нужно чего-то
избежать. Лукреция мужественно сопротивлялась всем
посягательствам насильника, даже когда он угрожал
ее жизни, что показывает, что она ценила свою
добродетель выше жизни; но, когда он пригрозил,
что навечно покроет ее позором и погубит ее
репутацию, она полностью сдалась, а затем убила
себя - верный признак того, что она ценила свою
добродетель меньше своей славы, а жизнь - меньше
их обоих. Страх смерти не заставил ее сдаться, ибо
она решилась умереть до того, как она это сделала,
и ее уступчивость надо считать только взяткой,
чтобы заставить Тарквиния отказаться от
опорочивания ее репутации; так что жизнь в глазах
Лукреции не занимала ни первого, ни второго
места57. Значит, мужество, которое одно только
полезно государству и которое обычно называют
истинной доблестью, притворно и заключается в ле
тью внушенном людям, обладающим повышенной
гордостью, величайшем ужасе, который они
испытывают перед позором.

Как только понятия о чести и позоре восприняты
обществом, заставить людей сражаться не трудно.
Прежде всего позаботьтесь о том, чтобы они были
убеждены в правоте своего дела; ибо тот, кто
думает, что он не прав, не станет усердно
сражаться. Затем покажите им, что их алтари, их
имущество, жены, дети и все, что им близко и
дорого, затронуты в этой ссоре или по крайней мере
могут быть затронуты в будущем; затем воткните
перья в их шляпы и отличите их от других, гово
ите о патриотизме, любви к своей стране,
бесстрашной борьбе с врагом, презрении к смерти,
поле чести и тому подобные высокопарные слова, и
каждый гордый человек возьмет в руки оружие, будет
сражаться и не струсит до самой смерти, если это
будет происходить при дневном свете. Один человек
в армии - это надзиратель за другим, и сотня тех,
кто все в одиночку и без свидетелей были бы
трусами, из-за боязни вызвать презрение окружающих
становятся храбрыми, когда они вместе. Чтобы
поддерживать и усиливать это поддельное мужество,
следует с позором наказывать всех сбегающих, а
сражающимся достойно независимо от того, побили
они или побиты, нужно льстить и торжественно их
восхвалять; получивших увечья надо вознаграждать,
а убитых необходимо больше всего отмечать, искусно
оплакивать и посвящать им чрезвычайные панегирики,
ибо оказывать почести мертвым всегда будет верным
способом обманывать живых.

Когда я говорю, что мужество, проявляемое во время
войн, поддельное, я не считаю, что при помощи
одной и той же хитрости можно всех людей сделать
одинаково доблестными. Поскольку люди неодина

ово горды и отличаются друг от друга по внешней'и
и внутреннему строению, невозможно, чтобы все они
в равной менее бь!ли пригодны для одной и той же
цели. Некоторые люди никогда ««е смогут научиться
музыке, но тем не менее станут хорошими
математиками; другие будут отлично играть на
скрипке, но на всю жизнь оста«нутся хлыщами, с кем
бы они ни общались. Однако чтобы показать, что я
не прибегаю к уверткам, я докажу, оставив в
стороне то, что я уже сказал о поддельном
мужестве, что отличие самого великого героя от.
самого отъявленного труса абсолютно вещественно и
зависит от внутреннего устройства человека. То,
что я имею в виду, называется конс«.'итуцией; под
этим понимается упорядоченное или беспорядочное
сочетание флюидов в нашем теле. Та конституция,
которая благоприятствует мужеству, состоит из
природной силы, упругости и должного соединения
более тонких духов, и от них полностью зависит то,
что мы называем стойкостью, решимостью и
упорством. Это - единственный компонент, общий и
для природной и для поддельной храбрости, служит
обеим тем же, чем шлихта - белым стенам: не дает
им облезать и делает их прочны«ми. То, что одних
людей очень сильно, а других очень слабо«пугают
вещи, которые для них неизвестны и неожиданны,
тоже в р«вной мере полностью объясняется крепостью
или бессилием в общем состоянии духов. Гордость
бесполезна при испуге, потому что, пока сын
длится, мы не в состоянии думать, и так как это
считается позором, то и является причиной того,
что люди, как только неожиданность исчезает,
всегда гневаются на то, что их пугает; и когда к
исходу битвы победители не дают пощады и очень
жестоки, это признак того, что«их враги хорошо
дрались и сначала навели на них большой страх.

Что решительность зависит от этого общего
с.состояния духов, в равной мере очевидно из
воздействии крепких напитков, огненные частицы
которых, накапливаясь в мозгу, укрепляют ду«~и; их
действие напоминает действие гнева, который, как я
говорил р;анее, представляет собой кипение духов.
Именно по этой причине неко.горые люди, когда они
напьются, быстрее раздражаются и более
рас«положены к гневу, чем в других случаях, а
некоторые доходят до бешено.тва безо всяких на то
причин. Равным образом замечено, что бренди делает
людей более задиристыми, чем вино, при одной и той
же степени опьянения, потому что спирты
перегнанных жидкостей смешаны со множеством
огненных частиц, а другие их совсем не имеют.
Соединение духов у некоторых людей настолько
слабо, что, хотя у них достаточно гордости,
никакие уловки не могут вообще заставить их
драться или преодолеть свои страхи; но это есть
недостаток в первооснове флюидов, тогда как другие
уродства являются следствием дефектов тел. У этим
малодушных людей никогда нельзя вызвать приступ
настоящего гнева, когда возникает какая-либо
опасность, а спиртные напитки хотя и делают их
смелее, но редко придают им решимость на
кого-нибудь нап;«сть, разве что на женщин, детей
или таких, которые, как они знают, н~ осмеливаются
сопротивляться, На эту конституцию часто
оказывают' влияние здоровье



126 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 127



и нездоровье, ее ухудшает большая потеря крови;
иногда ее можно улучшить диетой; и именно ее имеет
в виду герцог Ларошфуко, когда говорит:
"Тщеславие, стыд и более всего конституция обычно
лежат в основе доблести мужчин и добродетельности
женщин"58.

Ничто так не укрепляет то полезное воинское
мужество, о котором я говорю, и в то же время не
показывает его фальшивость, как практика; ибо,
когда солдаты дисциплинированы, знакомы со всеми
орудиями смерти и машинами уничтожения, когда
крики, вопли, огонь и дым, стоны раненых и
страшные лики умирающих со всеми разнообразными
картинами искалеченных трупов и окровавленных
оторванных конечностей начинают становиться
привычными для них, их страхи скоро ослабевают; не
то, чтобы они теперь меньше боятся умереть, чем
раньше, но, привыкнув так часто видеть одни и те
же опасности, они меньше, чем прежде, боятся их
реального проявления. Поскольку их заслуженно
ценят за каждую осаду, в которой они участвуют, и
за каждую битву, в которой они сражаются, каждый
их бой неизбежно становится прочной ступенькой той
лестницы, по которой поднимается вверх их
гордость; и тем самым их страх перед позором,
который, как я сказал, всегда пропорционален их
гордости, растет по мере того, как уменьшается
боязнь опасности; неудивительно, что большинство
их учатся очень мало выказывать страх или вообще
его не проявлять; и некоторые великие
военачальники способны сохранять присутствие духа
и напускать на себя вид безмятежного спокойствия
посреди всего этого шума, ужаса и сумятицы,
которыми сопровождается битва.

Человек настолько глупое создание, что, опьяненный
дурманом тщеславия, он может с таким исступленным
восторгом наслаждаться мыслями о тех похвалах,
которых будет удостоена его память в грядущие
века, что станет пренебрегать своей жизнью и даже
звать смерть и жаждать ее, если он только
воображает, что она увеличит ту славу, которую он
ранее приобрел. Нет такой высоты самоотречения,
которой не может достичь человек гордый и
мужественный, и нет такого неистового аффекта,
которым бы он не пожертвовал ради другого,
превосходящего его по силе; и здесь я не могу не
восхищаться простодушием некоторых добрых людей,
которые, слыша о той радости и готовности, с
которыми святые люди страдали при преследованиях
за свою веру, воображают, что такая твердость
должна быть выше всех человеческих сил, если
только их не поддерживает какая-то чудесная помощь
с небес. Подобно тому как большинство людей не
желают признавать все слабости своего рода, они
незнакомы и с силой нашей природы и не знают, что
некоторые люди, обладающие сильной конституцией,
могут приводить себя в состояние экстаза, не
прибегая ни к какой помощи, кроме неистовства
своих аффектов; тем не менее точно известно, что
существовали люди, которые только помогали с
гордостью и настоящим мужеством отстаивать свои
худшие дела и переносили смерть и муки с такой же
бодростью, с какой самые лучшие люди,
воодушевленные набожностью и благочестием,
когда-либо страдали во имя истинной религии.

Чтобы доказать это утверждение, я мог бы привести
множество примеров, но достаточно будет одного или
двух. Джордано Бруно из Нолы, написавший эту
глупую богохульную вещицу под названием "Брасс1о
Ае11а Весна 1пшп1ап~е"5", и скандально знаменитый
Ванини60 оба были казнены за открытую проповедь и
исповедование атеизма. Последнего могли бы
простить в последнее мгновение перед казнью, если
бы он отрекся от своего учения; но, не желая
отрекаться, он предпочел, чтобы его сожгли. Когда
он всходил на костер, то не только не проявил ни
малейшей тревоги, а, напротив, протянул руку
знакомому врачу, желая, чтобы тот судил о
спокойствии его духа по регулярности пульса, а
затем, воспользовавшись возможностью провести
нечестивое сравнение, произнес фразу слишком
отвратительную, чтобы ее здесь воспроизводить, К
ним мы можем присоединить некоего эфенди Маго
ета, которого, как сообщает нам сэр Поль Рико,
предали смерти в Константинополе за высказывание
некоторых мнений, направленных против
существования Бога. Он также мог бы спасти свою
жизнь, признав свою ошибку и отказавшись от нее на
будущее, но предпочел все же упорствовать в своем
богохульстве, заявив, что, хотя он не ждет ни
акого вознаграждения, любовь к истине вынуждает
его принять мученичество в ее защиту.

Я сделал это отступление главным образом для того,
чтобы показать силу человеческой природы и то, что
может совершить простой человек только благодаря
своей гордости и мужеству. Человек, разумеется,
может быть так же неистово возбужден своим
тщеславием, как лев своим гневом, и не только им;
когда жадность, мстительность, честолюбие и почти
каждый аффект, не исключая жалости, достигают не
бычайного размаха, они могут, преодолев страх,
служить ему вместо доблести и ошибочно даже им
самим приниматься за нее; повседневный опыт должен
показать это каждому, кто изучит и рассмотрит
побудительные мотивы, на основании которых
действуют некоторые люди. Но чтобы мы могли более
ясно воспринять, на чем этот поддельное начало
действительно строится, давайте посмотрим, как
вершат военные дела, и мы обнаружим, что нигде
больше так открыто не поощряется гордость, как
здесь. Что касается одежды, то она у самых низших
офицеров богаче или по крайней мере ярче и
великолепные, чем обычно носят другие люди,
имеющие доход в четыре-пять раз выше, чем офицеры.
Большинство их, а особенно те, у кого есть семьи и
кто с трудом сводит концы с концами, были бы очень
рады нести здесь меньшие расходы, и это относится
ко всем офицерам в Европе; но это есть сила,
данная им для того, чтобы поддерживать свою
гордость, о чем они и не подозревают.

Но пути и способы возбудить в человеке гордость и
при ее помощи поймать его нигде так отчетливо не
заметны, как в обращении с простыми солдатами, на
тщеславие которых надо воздействовать (потому что
их должно быть так много) самым дешевым образом,
какой только можно себе представить. Мы не
замечаем тех вещей, к которым при



ОММЕНТАРИИ 129



128 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

»дата, мог бы выкли, а иначе какой смертный,
никогда не видевший сол "

-'» пестротой и без смеха смотреть на человека,
одетого с такой жалкои

только можно фальшивой изысканностью? Самая грубая
ткань, какую т<

»ет ему, потосделать из шерсти, окрашенная в цвет
кирпичной пыли, ид

.заставить его му что она похожа на алое или
малиновое сукно, а чтобы =

»ЬКО ЭТО МОЖдумать, что он настолько похож на
своего офицера, наскол

но, его шляпа но сделать с небольшими затратами
или вообще бесплат н '

~ или желтым вместо серебряного или золотого
галуна украшена белым

.лужили того, ворстедом (если бы его надели другие
люди, они бы зас: У

чтобы их поместили в Бедламб'); и все же эти
тонкие при»

манки и шчм,

н :льно уничтопроизводимый на телячьей шкуре,
привлекли и деиствите

.колдовские гожили больше мужчин, чем все
убийственные взгляды и к

» свинопас налоса женщин, когда-либо убивавшие их
в шутку. Сегодня

называет его девает красный мундир и серьезно
верит каждому, кто

джентльменом, а два дня спустя сержант Кайт62 с
размаху

бьет его твоем следовало. стью за то, что он
держит мушкет на один дюйм выше, ч<

во время двух Что касается подлинного достоинства
этого занятия, то Р

последних войн, когда нужны были новобранцы,
офицера»

м было разпеи долгие чгошено набирать людей,
осужденных за кражи со взломом

ловные преступления, что показывает, что стать
солда.

гом считается повышением по сравнению с
повешением. Однако кавале'Р

же, чем пехотинцу; ибо, когда он более всего
расположен

: отдохнуть по .мч надо быть команде "вольно", он
испытывает унижение от того, что е'

ем на него саконюхом при лошади, на которую тратят
больше денег, ч

мого. Когда человек подумает обо всем этом, об
обраще»

нии осЬицеоов с солдатами, об их жалованье и той
"заботе, которая о н~

»

их проявляется, когда они не нужны, разве не
должен он удивиться, ~

насколько же глупы могут быть эти бедняги, чтобы
гордиться тем, что

> их называют "господа солдаты"? Однако, если бы
их так не называли,'

, никакая хитрость, дисциплина или деньги не могли
бы их сделать та~

кими хоабоыми, какими показали себя тысячи из них.

Если мы посмотрим, к каким последствиям привела

бы храбрость человека, у которого нет каких-либо
других качеств, см

ягчающих его м, что она нахарактер, когда бы он
находился вне армии, то обнаружи

о, если бы ченесла бы огромный вред
цивилизованному обществу; иб

,»али ни о чем, ловек смог преодолеть все свои
страхи, вы бы не услы ш „

кроме изнасилований, убийств и всякого рода
преступлен

ные люди были бы подобны великанам в романах. Поэт

омч политики открыли в людях смешанное начало,
которое являетс

я сочетанием справедливости, честности и всех
нравственных доброд

.телей, соедистали стоанстненных с мужеством, и
все, обладавшие ими, разумеется,

ующими рыцарями. Они сделали много добра во всем»~

»иое, укрощая чудовищ, облегчая участь несчастных
и убивая угнетате

лей. Но когда всем драконам подрезали крылья,
великанов уничтожил»~'

1, а красавицы повсеместно получили свободу, за
исключением Испании

и Италии, где все еще остаются в плену у своих
чудовищ, орден рыцарс

тва, которому

принадлежал кодекс древней чести, был на некоторое
время отставал, в сторону Этот кодекс был, как и
их доспехи, очень массивен и тяжел; те многие
добродетели, которые с ним связаны, делали его
очень труд ноисполнимым, и по мере того как
времена становились все

се мудрее, принцип чести в начале прошлого века
был снова расплавлен и отлит по новому образцу: в
него вложили то же самое (по весу) количество
мужества, половину прежней честности и чуть-чуть
справедливости но

~~~э но

не добавили ни капли каких-либо иных добродетелей,
что сделало его гораздо более легким и удобным по
сравнению с тем, что было. Однако, какой бы он ни
был, без него нельзя было бы жить в большой стра
е; он связывает общество, и, хотя его главной
составной частью мы обязаны своим слабостям, нет
другой добродетели, по крайней мере мне известной,
которая бы оказалась наполовину столь же полезна
для человеческой цивилизации; ибо в крупных
обществах люди вскоре переродились бы в жестоких
негодяев и вероломных рабов, если бы у них была
отнята честь.

Что касается дуэлей, которые с ней связаны, то я
жалею тех несчастны»х, которым они выпали на долю;
но нелепо говорить, что виновные в них
руководствуются ложными правилами или имеют
неправильное понятие о чести, так как либо вообще
нет никакой чести, либо она учит людей не терпеть
обид и принимать вызов. Вы можете так же от
ицать, что модно все то, что, как вы видите, все
носят, как и говорить, что требовать и давать
удовлетворение противоречит законам истинной
чести. Те, кто бранит дуэли, не принимают во
внимание ту пользу, которую получает общество от
этой моды; если каждый невоспитанно»и субъект
употреблял бы какие угодно выражения и его за это
не призь»вали бы к ответу, все общение было бы
испорчено. Некоторые серьезные люди говорят нам,
что греки и римляне были доблестными людьми,
однако понятия не имели о дуэлях, за исключением
тех случаев, когда их страна была с кем-либо в
ссоре; это совершенно справедливо, но по этой
причине цари и князья у Гомера, разговаривая друг
с другом, употребляют выражения более грубые, чем
те, которые наши грузчики и наемные извозчики
могли бы сносить без негодования.

Если вы хотите помешать дуэлям, не прощайте
никого, кто повинен в этом проступке, издавайте
какие хотите суровые законы против них, но не
уничтожайте саму дуэль, этот обычай. Это не только
предотвратит слишком частые ее случаи, но и в
равной мере, сделав самых решительных и сильных
людей осторожными и осмотрительными,

ными, улучшит и воспитает общество в целом. Ничто
так не цивилизует человека, как его страх, и если
не все (как говорил милорд Рочестербз), то по
крайней мере большинство людей были бы трусами
если бы они ос

.Б

лились. оязнь того, что могут призвать к ответу,
держит множество л»одеи в страхе, и в Европе
найдутся тысячи воспитанных и изысканных
джентльменов, которые без этого оказались бы
наглыми и невыносимыми хлыщами; кроме того, если
бы не было принято требовать удовлетворения за
обиды, которые не наказываются по закону, то
причиня

. Б. Мандевиль



130 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 131



лось бы в двадцать раз больше вреда, чем сейчас,
или же нужно было бы иметь в двадцать раз больше
констеблей и других стражей порядка, чтобы
поддерживать мир и спокойствие. Я признаю, что,
хотя дуэли происходят редко, они являются
бедствием для народа и в особенности для семей,
которые ими затронуты, но в этом мире не может
быть совершенного счастья и всякое блаженство
имеет неприятные стороны. Само по себе это
действие немилосердно, но, когда в стране за один
год более тридцати человек сами лишают себя жизни,
а другими убито не менее половины этого числа, я
думаю, что вряд ли можно сказать, что люди любят
своих соседей, меньше, чем самих себя. Странно,
что народ, который выражает недовольство, видя,
как примерно полдюжины людей в течение двенадцати
месяцев принесены в жертву, чтобы приобрести такие
ценные блага, как вежливость манер, удовольствие
беседы и счастье общества вообще, часто так охотно
подвергает опасности, а иногда теряет много тысяч
людей в течение нескольких часов, не зная,
принесет ли это какую-нибудь пользу или нет.

Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь, размышляющий о
низком происхождении чести, жаловался, что его
одурачили и сделали своей собственностью коварные
политики, и желал бы, чтобы все были удовлетво
ены тем, что правители государств и те, кто
занимает самое высокое положение, надуты
гордостью, как пузыри, больше, чем все остальные
люди. Если бы некоторые великие люди не обладали
чрезмерной гордостью, а все понимали бы, в чем
состоит прелесть жизни, кто был бы
лордом-канцлером Англии, премьер-министром
государства во Франции или, что утомляет больше, а
приносит меньше одной шестой части от дохода
обоих, правителем Голландии? Взаимные услуги,
которые люди оказывают друг другу, составляют
основу общества. Великим людям недаром льстят,
отмечая их высокое рождение: именно для того,
чтобы возбудить их гордость и вдохновить их на
славные дела, превозносим мы их род, заслуживает
он того или нет; а некоторых людей хвалили за
величие их семьи и достоинства их предков, хотя во
всем роду нельзя было найти и двух, которые не
оказались бы безвольными дураками под башмаком
жен, глупыми ханжами, знаменитыми трусами или
развратными распутниками. Упрочившаяся гордость,
неотделимая от тех, кто уже владеет титулами,
часто заставляет стремиться казаться так же
достойными их, как деятельное честолюбие других,
еще не имеющих титулов, делает последних
трудолюбивыми и неутомимыми, чтобы их заслужить.
Когда дворянина делают бароном или графом, это во
многих отношениях служит для него таким же сильным
сдерживающим средством, как мантия и сутана - для
молодого студента, лишь недавно принятого в
корпорацию.

Единственно весомое возражение, которое можно
выдвинуть против современной чести, заключается в
том, что она прямо противоположна религии. Одна
просит вас терпеливо сносить обиды - другая го
орит вам, что если вы не выражаете негодования
после обиды, то вам не стоит жить. Религия
повелевает вам оставить все мщение Богу

есть требует никому не доверять отмщения, кроме
самого себя, даже если бы закон сделал это вместо
вас. Религия строго запрещает убийство - честь
открыто его оправдывает. Религия требует не
проливать крови ни под каким видом - честь требует
драться из-за малейшего пустяка. Религия построена
на смирении, а честь - на гордости; как примирить
их - этот вопрос нужно оставить более мудрым
людям, чем я.

Причиной, почему так мало людей истинно
добродетельных и так много - настоящей чести,
является то, что все вознаграждение, которое
получает человек за добродетельный поступок,
заключается в удовольствии его совершить, что
большинство людей считают весьма скудной платой; а
то самоотречение, которому подчиняется человек
чести в одном желании, немедленно вознаграждается
тем удовлетворением, которое он получает от
другого желания, и то, что он теряет, сдерживая
свою алчность или любой другой аффект, вдвойне
выплачивается его гордости. Кроме того, честь
делает большие уступки, а добродетельный. Человек
чести не должен обманывать или лгать; он должен
пунктуально возвращать занятое во время игры, хотя
кредитору нечего пред ьявить в качестве
доказательства долга; но он может пить, ругаться и
брать в долг у всех ремесленников и торговцев
города, не обращая внимания на их настойчивые
требования заплатить долги. Человек чести должен
быть верным своему государю и стране, пока он
находится у них на службе; но, если он считает,
что его не ценят, он может уйти от них и причинить
им весь вред, какой только сможет. Человек чести
никогда не должен менять свою религию из
соображений выгоды или вообще не исповедовать ни
одной, но он может быть таким распутным, каким
пожелает. Он не должен покушаться на честь жены,
дочери, сестры друга или кого-нибудь еще,
доверенного его попечению, но, кроме них, он может
спать со всеми женщинами мира.

(Т) Пришло в упадок, захирело

Градостроительное дело;

И живописца дивный труд

Уж никому не нужен тут.

Нет сомнения в том, что одним из последствий
всеобщей честности и бережливости всего народа
стало бы то, что не строили бы новых домов и не
использовали новых материалов до тех пор, пока
достаточно служили бы старые. Из-за этого три
четверти каменотесов, плотников, каменщиков и т.п.
лишились бы занятий, а если строительные ремесла
были бы ликвидированы, что же стало бы с
художественной росписью, резьбой по дереву и
другими искусствами, служащими роскоши, которые
держали под строгим запретом те законодатели,
которые предпочитали доброе и честное общество
великому и богатому и стремились сделать своих
подданных скорее добродетельными, чем богатыми? В
соответствии с одним из законов Ликурга64 было
постановлено, что потолки в домах спартанцев могут
быть отделаны только при помощи то



32 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

пора, а ворота и двери их - выровнены только с
помощью пилы; и это не без тайного умысла,
замечает Плутарх65, ибо, если Эпаминондбб мог
сказать так любезно, приглашая к столу своих
друзей: "Входите, господа, чувствуйте себя в
полной безопасности, измена никогда не придет к
такому бедному обеду, как мой", почему этот
великий законодатель, по всей вероятности, не мог
бы подумать, что столь некрасивые дома никогда не
смогут вместить роскошь и излишества?

Как передает нам тот же автор, рассказывают о том,
что царь Леотихид67, первый в роду царей, носивших
такое имя, был настолько мало привычен к виду
резьбы по дереву, что, когда в Коринфе68 его при
имали в величественном зале, он крайне удивился,
увидев резные потолки и столь изящную резьбу по
дереву, и спросил хозяина, не растут ли такие
деревья в его стране.

Такое же отсутствие работы распространится на
бесчисленные занятия; и среди других, как
говорится в "Басне",

Нет шелка, бархата, парчиНе ткут их более ткачи.

Эти оказались бы одними из первых, кто имел бы
основание жаловаться; ибо, с одной стороны, цена
на землю и дома очень резко упала бы, так как
множество пчел покинуло бы улей, а с другой
стороны, все питали бы отвращение ко всем другим
способам заработать, кроме строго честных; и
маловероятно, чтобы многие, не обладая ни
гордостью, ни склонностью к мотовству, могли
носить золотое или серебряное шитье или богатую
парчу. В результате не только ткачи, но и в равной
мере прядильщики серебряной нити, а также все
мастера: ювелиры-рихтовальщики,
золотопроволочники, мастера по золотым слиткам и
кричные мастеравскоре испытали бы на себе
воздействие этой бережливости.

(У) Богатства ради и покоя Толкала мужа своего На
плутовство и воровство...

Когда у нас собираются повесить мошенников, они
обычно жалуются как на главную причину своей
безвременной кончины (если не считать несоблюдения
воскресенья) на свое общение с плохими женщинами,
имея в виду проституток; и я не сомневаюсь в том,
что среди самых ничтожных негодяев многие рискуют
своей шеей, чтобы ублажать красоток и
удовлетворять свои любовные страстишки. Но слова,
давшие подвод для данного замечания, могут
послужить для нас намеком на то, что у больших
людей жены часто втравливают мужей в такие опасные
предприятия и вынуждают осуществлять такие
пагубные дела, в необходимости которых их не
смогла бы убедить ни одна самая коварная
любовница. Я уже показал, что самые худшие женщины
и самые расточительные представительницы их пола
действительно содействовали потреблению как
предметов роскоши, так и предметов первой не

ОММЕНТАРИИ 133

обходимости и, следовательно, принесли пользу
многим миролюбивым труженикам, которые упорно
работают, чтобы содержать семью, и не имеют иной
цели, кроме как честно заработать на жизнь. -
"Несмотря на это, пусть они пропадут, - говорит
добрый человек. - Когда все проститутки исчезнут и
земля совершенно очистится от непристойности,
всемогущий Господь осыплет ее благами, намного
превосходящими те доходы, которые сейчас получают
развратницы". - Может быть, это и так; но я могу
ясно показать, что независимо от того, останутся
проститутки или нет, ничто не способно возместить
тот ущерб, который будет нанесен ремеслам и
торговле, если все представительницы слабого по
а, наслаждающиеся счастьем законного брака, станут
поступать и вести себя так, как хотел бы этого
трезвый мудрый мужчина.

Разнообразие выполняемой работы и количество
рабочих рук, занятых удовлетворением изменчивых
женских вкусов и их стремления к роскоши, огромны,
и, если бы даже только одни замужние женщины
прислушивались к разуму и справедливым
увещеваниям, удовлетворялись бы первым же отказом
и никогда бы не просили второй раз о том, в чем им
было уже однажды отказано, если, повторяю,
замужние женщины поступали бы так, а затем тратили
только те деньги, о которых знают их мужья и
свободно разрешают их тратить, потребление тысячи
вещей, которые ныне ими используются, сократилось
бы по меньшей мере на четверть. Давайте пройдемся
из дома в дом и посмотрим, как идут дела только у
людей среднего достатка, у лавочников, достойных
доверия, которые тратят две-три сотни в год, и мы
обнаружим, что женщины, когда у них есть десяток
нарядов, причем они уже носили только два-три из
них, отнюдь не ставших от этого сколько-нибудь ху
е, считают это достаточным основанием, чтобы
требовать новых платьев, если они могут сослаться
на то, что у них вообще нет ни одного платья или
юбки, в которых бы их часто не видели и по которым
бы их не узнавали, особенно в церкви; я говорю
сейчас не о чрезмерно расточительных женщинах, а о
считающихся благоразумными и умеренными в своих
желаниях.

Если по этому же образцу мы бы соответственно
судили о людях более высокого положения, для
которых роскошные наряды, - пустяк по сравнению с
их другими расходами, и не забыли бы всякого рода
мебель, выезды, драгоценности и дома знатных лиц,
мы обнаружили бы, что та четвертая часть, о
которой я сказал, составляет большую статью в
торговле и что потеря ее была бы более страшным
бедствием для такой страны, как наша Англия, чем
можно было бы вообразить; другое такое даже трудно
себе представить, не исключая свирепой эпидемии
чумы, ибо смерть полумиллиона людей не могла бы
причинить королевству и десятой части того
беспокойства, которое, несомненно, вызвало бы
такое же число безработных, если бы их сразу
добавили к тем, кто уже так или иначе является
бременем для общества.

Есть мужья (их очень немного), которые испытывают
подлинную страсть к своим женам и любят их
безоглядно; другие, которым все рав



34 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 135



но и которые вообще уделяют женщинам мало
внимания, тем не менее делают вид, что очень любят
своих жен, но любят они их из тщеславия; они
восторгаются красивой женой так же, как хлыщ -
великолепной лошадью, не потому, что он ею
пользуется, а потому, что она его: для него
удовольствие заключается в сознании
неограниченного обладания и того, что из него
вытекает, - размышлений о том, как завидуют, по
его мнению, ему и его счастью другие. И те и
другие могут быть очень щедры к своим женам, и
часто предупреждая их желания, засыпают их новыми
нарядами и другими изящными вещами скорее, чем они
об этом просят, но большинство их все же поступают
более мудро, не потворствуя расточительности жен
до такой степени, чтобы давать им немедленно все,
что им взбредет в голову попросить.

Невероятно, какое огромное количество безделушек и
всякого рода мелочей покупается и используется
женщинами, которые они никогда не могли бы
приобрести другим способом, кроме как экономя на
расходах семьи, отчаянно торгуясь при покупках и
иными путями обманывая и обворовывая своих мужей.
Другие, постоянно терзая своих мужей, надоедают им
до такой степени, что заставляют их уступать и на
тойчивостью и упорством при высказывании просьб
берут верх даже над упрямыми скрягами. Третьи,
получив отказ, приходят в ярость и откровенной
руганью и скандалом запугивают своих робких
дураков и выманивают у них все, что им хочется. В
то время как тысячи знают, как подлизываться к
мужьям и благодаря этому преодолевать самые
основательные причины и самые твердые,
неоднократные подтвержденные отказы, особенно
молодые и красивые женщины смеются над всеми
увещеваниями и отказами, и мало среди них найдется
таких, кто постесняется использовать самые нежные
минуты супружества ради достижения корыстных
целей. Будь у меня время, я мог бы сейчас с го
ячностью и яростью обрушиться на этих низких, этих
порочных женщин, которые хладнокровно применяют
свои хитрости и фальшивые, обманчивые чары против
нашей силы и благоразумия и поступают со своими
мужьями как проститутки. Нет, та, которая
нечестиво оскверняет и позорит священные обряды
любви ради порочных, низких целей, хуже
проститутки, которая сначала с притворным пылом
возбуждает страсть и обещает наслаждения, а затем
терзает нашу любовь с одной только целью -
выманить подарок, в то время как на самом деле она
обманывает нас, выражая притворные восторги, и
ждет того момента, когда мужчина менее всего в
состоянии отказать ей.

Я приношу извинения за это отклонение от своей
основной мысли и хочу, чтобы опытный читатель
должным образом взвесил уже сказанное о главной
цели, а затем вспомнил о мирских благах, которые
не только прославляются и которых желают другим,
когда люди веселятся и бездельничают (это можно
слышать ежедневно), но о которых также серьезно и
торжественно молятся в церквах и других
религиозных собраниях священники всех видов и
рангов. И как только читатель соединит эти вещи и
на основании того, что он наблюдает в повседневной

жизни, логически и беспристрастно подумает о них,
то, я осмелюсь польстить себе, он вынужден будет
признать, что значительная часть того, в чем
заключается процветание Лондона и торговли вообще,
и, следовательно, честь, сила, безопасность и все
мирские интересы страны полностью зависят от
обмана и низких уловок женщин; и что смирение,
довольство, скромность, повиновение разумным
мужьям, бережливость и все добродетели, взятые
вместе, даже если бы женщины обладали ими в самой
превосходной степени, не могли бы принести и ты
ячной доли той пользы, чтобы сделать королевство
богатым, могущественным и, как мы говорим,
процветающим, какую приносят их самые ненавистные
качества.

Я не сомневаюсь, что, когда многие мои читатели
посмотрят на те следствия, которые можно вывести
из этого утверждения, они будут поражены; и меня
спросят, разве не могут люди оставаться так же доб
одетельны в населенном, богатом, развитом
королевстве, как и в небольшом бедном государстве
или княжестве, к тому же малонаселенном? А если
это окажется невозможным, разве не является долгом
всех правителей уменьшать и число своих подданных,
и их богатство, насколько это в их силах? Если я
допущу, что могут, я признаюсь, что был не прав; а
если я буду утверждать прямо противоположное, мои
догматы справедливо назовут нечестивыми или по
крайней мере опасными для всех больших обществ.
Так как не только в этом месте книги, но и во
многих других такие вопросы могут быть заданы даже
самым благожелательным читателем, я объясню здесь
свою позицию и попытаюсь разрешить те трудности,
которые могли вызвать у него некоторые пассажи,
чтобы показать соответствие моего мнения разуму и
самой строгой нравственности.

В качестве первого принципа я утверждаю, что во
всех обществах, больших и малых, долг каждого его
члена - быть добрым, что добродетель следует
поощрять, порок не одобрять, законы соблюдать, а
правонарушителей наказывать. После этого я
утверждаю, что если мы заглянем в историю, как
древнюю, так и новую, и посмотрим, что проис
одило в мире, то обнаружим, что со времени
грехопадения Адама человеческая натура всегда
оставалась неизменной и что сила ее и слабости
всегда проявлялись в той или иной части земного
шара независимо от веков, климата и религии. Я
никогда не говорил и не думал, что человек не
может быть добродетельным как в богатом и
могущественном королевстве, так и в самой жалкой
республике, но я убежден (и это признаю), что ни
одно общество не может возвыситься и стать богатым
и могущественным королевством или, возвысившись
подобным образом, поддерживать свое богатство и
могущество в течение сколько-нибудь
продолжительного времени без пороков людей.

Я полагаю, что это в достаточной мере доказано на
протяжении всей книги; а так как человеческая
природа все еще остается прежней, какой она была в
течение столь многих тысячелетий, у нас нет сколь
о-нибудь серьезных оснований ожидать, что она в
будущем изменит



ОММЕНТАРИИ 137



136 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

пока существует мир Далее, я не вижу никакой
безнравственности в том, чтобы показать человекУ
источник и силУ тех аффектов, которые так часто,
даже без его ведома, УводЯт его в стоРонУ от
разума, или какое есть нечестие в том, чтобы
насторожить его в отношении самого себя или тайных
хитростей себялюбиЯ и наУчить его Различию между
такими поступками, которые вытекают из победы над
аффектами, и теми, которые суть Только результат
того, что один аффект взял верх над другим т е
между подлинной и ложной добродетелью. Один
достойный прелат замечательно сказал, что, хотя
много было сделано открытий в мире себялюбИЯ, все
же в изобилии осталось и Тегга 1псодп1~а69 Какои
вред нанесу я человеку, если благодаря мне он
узнает о себе самом немного больше, чем знал
Раньше? Но мы все настолько отчаянно любим лесть,
что никогда не способны находить приятной истину,
которая нас унижает, и я не верю, что бессмертие
души - истина которую начали обсуждать задолго до
христианства, вообще нашла бы такое всеобщее
признание в умах людей, каким она пользуется сей
ас, если бы она не была ПриЯтной, возвышающей и
воздающей хвалУ всему человеческому роду, не
исключая самых низких и самых несчастных людей.

Всякому нравится когда хорошо отзываются о том,
что имеет к нему отношение; даже судебные
приставы, тюремные надзиратели и сам палач хотели
бы, чтобы в~ ~ имели хорошее мнение об их
занятиях; более того, даже воры и
грабители-взломщики больше уважают своих со
ратьев по ремеслу, чем честных людей; и я искренне
полагаю, что именно главным образом себялюбие
сделало столь многих врагами моего маленького
трактата (как это было перед последним изданием);
каждый считает его оскорблением, нанесенным ему
лично, поскольку он умаляет достоинство и снижает
имевшиеся у него благородные понятия о
человеческом роде - самой почтенной компании, к
которой он принадлежит Когда я говорит что
общество нельзя возвысить к богатству и
могуще(ству и поднять ка вершину мирской славы без
пороков, я, помоему, тем самым представляю людей
порочными не в большей степени, чем своим
утверждением о том, что профессии, связанные с
отправлением правосудия, никогда бы не привлекали
такого большого числа людей и н поддерживались с
таким блеском, если бы не существовало огромного
множе~ тва эгоистов и сутяг.

Но поскольку нич'го бы так Ясно не показало
ложности моих понятий как если бь, с ними
согласились большинство людей, я не ожидаю
одобрения толпы Я пишУ не длЯ толпы и ищУ
добРожелателей только среди тех немногих, которые
могут мыслить абстрактно и возвысить свой ум над
невестами. Если я и показывал путь к мирскому
величию, то сам всегда без колебания предпочитал
ту дорогу, которая ведет к добродетели.

Если вы хотите уничтожить обман и роскошь,
предотвратить богохульство и безбожие и сделать
большинство людей милосердными, добрыми и
добродетельный, разбейте печатные станки,
расплавьте

шрифты и сожгите все книги на острове, за
исключением находящихс в университетах (оставьте
их нетро)нутыми), и не позволяйте иметь ни одной
книги в частных домах, кроме Библии. Ликвидируйте
заморскую торговлю, запретите всякое общение с
иностранцами и не разрешайте выходить в море
никаким кораблям, которые когда-либо могут вер
нуться, за исключением рыбацких судов. Верните
духовенству, королю и баронам их древние
привилегии, прерогативы и владения. Построите
новые церкви и превратите всю металлическую
валюту, которую вы сможете собрать, в священные
сос'.уды Воздвигните множество монастырей и
богаделен и позаботьтесь„чтобы в каждом приходе
была благотворительная школа для детей бедных.
Примите законы против роскоши, и пусть ваши юноши
будут приучены к трудностям. Внушите им все
строгие и самые возвышенные понятия о чести и
позоре, дружбе и героизме и введите для них
многообразные мнимые вознаграждения. Затем
духовенство пусть проповедует другим воздержание и
самоотречение, а само пользуется такой свободой,
какой захочет; пусть оно оказывает самое большое
влияние на управление государственными делами, и
пусть никто не сможет стать .лордом-казначеем,
кроме епископа.

При помощи таких благочестивых мер и полезных
установлений картина вскоре совершенно изменится:
большая часть алчных, недовольных, беспокойных и
честолюбивых негодяев покинут землю, огромные
толпы мошенников и плу.тов уйдут из города и
рассеются по всей стране. Ремесленники научатся
ходить за плугом, купцы превратятся в фермеров, и
грешный, чре,змерно разросшийся Иерусалим без
помощи голода, войны, чумы или принуждения будет
опустошен самым легким путем и после этого
навсе;гда перестанет быть страшным для своих
правителей. Счастливо преобразованное королевство
не будет тем самым перенаселено ни в одной своей
части, и все необходимое для существования
человека будет дешевым и в изобилии. Деньги,
корень столь многих тысяч зол, напротив, почти
совсем исчезнут, их останется ничтожно мало, и они
будут также совсем не нужны, если каждый человек
будет наслаждаться плодами своего собственного
труда; и наше собственное любимое сукно, ни с чем
не смешанное, станут без разбора носить как лорд,
так и крестьянин Такое изменение материального
положения не сможет не повлиять на характер людей
и сделает их умеренными, честными и искренними, и
тогда вполне разумно ожидать, что следующее
поколение часть более здоровое и крепкое
потомство, чем нынешнее; это будут безвредные,
невинные и доброжетальные люди, которым никогда не
придет в голову оспаривать ни учение о пассивном
повиновении, ни какие-либо иные ортодоксальные
принципы, но они всегда будут подчиняться
вышестоящим и будут единодушны в вопросах
богослужения.

Я могу представить себе, что здесь меня прервал бы
эпикуреец, который, не желая в случае
необходимости прибегать к укрепляющей диете,
всегда держит живых овсянок, и он бы мне сказал,
что доброту и честность следует приобретать менее
дорогой ценой, чем разорение



КОММЕНТАРИИ 137



136 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ..

ся, пока существует мир. Далее, я не вижу никакой
безнравственности в том, чтобы показать человеку
источник и силу тех аффектов, которые так часто,
даже без его ведома, уводят его в сторону от
разума, или какое есть нечестие в том, чтобы
насторожить его в отношении самого себя или тайных
хитростей себялюбия и научить его различию между
такими поступками, которые вытекают из победы над
аффектами, и теми, которые суть только результат
того, что один аффект взял верх над другим, т.е.
между подлинной и ложной добродетелью. Один
достойный прелат замечательно сказал, что, хотя
много было сделано открытий в мире себялюбия, все
же в изобилии осталось и Тела 1псодпйа69. Какой
вред нанесу я человеку, если благодаря мне он
узнает о себе самом немного больше, чем знал
раньше? Но мы все настолько отчаянно любим лесть,
что никогда не способны находить приятной истину,
которая нас унижает, и я не верю, что бессмертие
души - истина, которую начали обсуждать задолго до
христианства, вообще нашла бы такое всеобщее
признание в умах людей, каким она пользуется сей
ас, если бы она не была приятной, возвышающей и
воздающей хвалу всему человеческому роду, не
исключая самых низких и самых несчастных людей.

Всякому нравится, когда хорошо отзываются о том,
что имеет к нему отношение; даже судебные
приставы, тюремные надзиратели и сам палач хотели
бы, чтобы вы имели хорошее мнение об их занятиях;
более того, даже воры и грабители-взломщики больше
уважают своих собратьев по ремеслу, чем честных
людей; и я искренне полагаю, что именно главным
образом себялюбие сделало столь многих врагами мо
го маленького трактата (как это было перед
последним изданием); каждый считает его
оскорблением, нанесенным ему лично, поскольку он
умаляет достоинство и снижает имевшиеся у него
благородные понятия о человеческом роде - самой
почтенной компании, к которой он принадлежит.
Когда я говорю, что общество нельзя возвысить к
богатству и могуществу и поднять на вершину
мирской славы без пороков, я, помоему, тем самым
представляю людей порочными не в большей степени,
чем своим утверждением о том, что профессии,
связанные с отправлением правосудия, никогда бы не
привлекали такого большого числа людей и не
поддерживались с таким блеском, если бы не
существовало огромного множества эгоистов и сутяг.

Но поскольку ничто бы так ясно не показало
ложности моих понятий, как если бы с ними
согласились большинство людей, я не ожидаю
одобрения толпы. Я пишу не для толпы и ищу
доброжелателей только среди тех немногих, которые
могут мыслить абстрактно и возвысить свой ум над
невеждами. Если я и показывал путь к мирскому
величию, то сам всегда без колебания предпочитал
ту дорогу, которая ведет к добродетели.

Если вы хотите уничтожить обман и роскошь,
предотвратить богохульство и безбожие и сделать
большинство людей милосердными, добрыми и
добродетельными, разбейте печатные станки,
расплавьте

шрифты и сожгите все книги на острове, за
исключением находящихся в университетах (оставьте
их нетронутыми), и не позволяйте иметь ни одной
книги в частных домах, кроме Библии. Ликвидируйте
заморскую торговлю, запретите всякое общение с
иностранцами и не разрешайте выходить в море
никаким кораблям, которые когда-либо могут вер
уться, за исключением рыбацких судов. Верните
духовенству, королю и баронам их древние
привилегии, прерогативы и владения. Постройте
новые церкви и превратите всю металлическую
валюту, которую вы сможете собрать, в священные
сосуды. Воздвигните множество монастырей и
богаделен и позаботьтесь, чтобы в каждом приходе
была благотворительная школа для детей бедных.
Примите законы против роскоши, и пусть ваши юноши
будут приучены к трудностям. Внушите им все
строгие и самые возвышенные понятия о чести и
позоре, дружбе и героизме и введите для них
многообразные мнимые вознаграждения. Затем
духовенство пусть проповедует другим воздержание и
самоотречение, а само пользуется такой свободой,
какой захочет; пусть оно оказывает самое большое
влияние на управление государственными делами, и
пусть никто не сможет стать лордом-казначеем,
кроме епископа.

При помощи таких благочестивых мер и полезных
установлений картина вскоре совершенно изменится:
большая часть алчных, недовольных, беспокойных и
честолюбивых негодяев покинут землю, огромные
толпы мошенников и плутов уйдут из города и
рассеются по всей стране. Ремесленники научатся
ходить за плугом, купцы превратятся в фермеров, и
грешный, чрезмерно разросшийся Иерусалим без
помощи голода, войны, чумы или принуждения будет
опустошен самым легким путем и после этого
навсегда перестанет быть страшным для своих
правителей. Счастливо преобразованное королевство
не будет тем самым перенаселено ни в одной своей
части, и все необходимое для существования
человека будет дешевым и в изобилии. Деньги,
корень столь многих тысяч зол, напротив, почти
совсем исчезнут, их останется ничтожно мало, и они
будут также совсем не нужны, если каждый человек
будет наслаждаться плодами своего собственного
труда; и наше собственное любимое сукно, ни с чем
не смешанное, станут без разбора носить как лорд,
так и крестьянин. Такое изменение материального
положения не сможет не повлиять на характер людей
и сделает их умеренными, честными и искренними, и
тогда вполне разумно ожидать, что следующее
поколение часть более здоровое и крепкое
потомство, чем нынешнее; это будут безвредные,
невинные и доброжетальные люди, которым никогда не
придет в голову оспаривать ни учение о пассивном
повиновении, ни какие-либо иные ортодоксальные
принципы, но они всегда будут подчиняться
вышестоящим и будут единодушны в вопросах
богослужения.

Я могу представить себе, что здесь меня прервал бы
эпикуреец, который, не желая в случае
необходимости прибегать к укрепляющей диете,
всегда держит живых овсянок, и он бы мне сказал,
что доброту и честность следует приобретать менее
дорогой ценой, чем разорение



138 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 139



страны и уничтожение всех жизненных удобств; что
свободу и собственность можно сохранять, не
прибегая к безнравственности или обману, и что
люди могут быть хорошими подданными, не становясь
рабами и религиозными, хотя и отказываются
подчиняться власти священников; что быть
бережливым и экономным - долг, возложенный только
на тех, чье материальное положение этого требует,
но что человек, владеющий хорошим состоянием,
оказывает своей стране услугу, живя в соответствии
с теми доходами, которые он от этого состояния
получает; что же касается его самого, то он
настолько хорошо владеет своими желаниями, что в
случае необходимости может воздержаться от чего
угодно: когда нельзя достать настоящий эрмитаж, он
может удовлетвориться простым бордо, если оно
достаточно густое; что много раз по утрам он
вместо сейнт-лоуренса перебивался фронтениаком, а
после ужина подавал кипрское вино и даже мадеру,
когда у него было большое общество и он считал
чрезмерным расточительством угощать его токаем; но
все добровольное умерщвление плоти есть предрассу
ок, приличествующий только слепым фанатикам и
энтузиастам. Он приведет слова милорда Шефтсбери70
в противовес моим и возразит мне, что люди могут
быть добродетельными и общительными без са
оотречения; что изображать добродетель
недосягаемой - значит оскорблять ее и что я делаю
из нее страшилище, чтобы отпугнуть от нее людей
как от чего-то неосуществимого, но что со своей
стороны он может восхвалять Бога и одновременно со
спокойной совестью наслаждаться его творениями;
что он не забудет ничего, что к нему относится, из
того, что я сказал ранее. Наконец, он меня
спросит, разве законодатели, воплощенная мудрость
самого народа, когда стремятся, насколько
возможно, воспрепятствовать богохульству и
безнравственности и содействовать славе Божьей, не
провозглашают открыто, что заботятся только о
покое и процветании подданных, о богатстве, силе,
чести и всем остальном, что зовется подлинной
пользой страны, и ни о чем больше; и более того,
разве самые благочестивые и самые ученые из наших
прелатов в своей величайшей заботе о нашем
обращении, когда они молят Бога о том, чтобы Он
отвернул их собственные, а также и наши сердца от
всего мирского и всех плотских желаний, не просят
Его во весь голос в той же самой молитве, чтобы Он
излил всю земную благодать и мирское блаженство на
то королевство, в котором они живут.

Таковы обычные извинения, оправдания и апологии не
только тех, кто известен своей порочностью, но и в
общем большинства людей, когда затрагиваешь основу
их склонностей; а когда пытаешься узнать, какую же
реальную ценность они придают духовным началам, то
фактически обнажаешь то, на что целиком и
полностью направлены их умы. Стыдясь
многочисленных слабостей, которые они ощущают вну
ри себя, все люди стремятся спрятать себя, свою
уродливую наготу друг от друга, и, прикрывая
истинные мотивы своих сердец благовидным плащом
общительности и заботы об общем благе, они
надеются скрыть свои грязные помыслы и уродство
своих желаний, в то время

как внутри их, и они об этом знают, таятся любовь
к дорогому их [серд цу] вожделению и бесстыдная
неспособность идти по трудному, неровному пути
добродетели.

Что касается двух последних вопросов, то,
признаюсь, они ставят меня в тупик. На вопрос
эпикурейца я вынужден ответить утвердительно; и,
если только я (Боже сохрани!) не поставлю под
сомнение искренность королей, епископов и всей
законодательной власти, это возражение против моих
слов правильно. Я могу лишь сказать в свою защиту,
что во взаимосвязи фактов есть тайна, недоступная
человеческому пониманию, а чтобы убедить читателя,
что это не уловка и не увиливание, я покажу
непостижимость ее следующей притчей.

Говорят, что в стародавние языческие времена
существовала удивительная страна, где люди очень
много говорили о религии, и большинство их, по
крайней мере по внешнему проявлению, казались
действительно набожными. Главным нравственным злом
у них была жажда, а утоление ее считалось смертным
грехом; все же они единодушно признавались, что
все рождались более или менее жаждущими, и всем
разрешалось умеренное потребление слабого пива, а
тот, кто притворялся, что может вообще жить без
него, считался лицемером, циником или су
асшедшим; однако те, кто признавался в любви к
пиву и кто употреблял его без меры, считались
безнравственными. В то же время само пиво
почиталось как Божья благодать, ниспосланная с
небес, и в употреблении его не было никакого
вреда: вся гнусность заключалась в попытке ввести
в заблуждение относительно того мотива души,
который заставлял их пить пиво. Тот, кто
употреблял хотя бы малейшую каплю его для утоления
жажды, совершал ужасное преступление, в то время
как другие выпивали огромное количество пива и это
вовсе не ставилось им в вину, ибо они делали это
равнодушно и по одной только причине - чтобы
улучшить цвет лица.

Они варили пиво не только для своей страны, но и
для других стран и в обмен на посылаемое за
границу слабое пиво получали большое количество
вестфальской ветчины, бычачьих языков, окороков,
болонских колбас, копченой сельди, осетрины, икры,
анчоусов и всего, что необходимо, чтобы с
удовольствием пропускать их напиток в желудок.
Тем, кто держал при себе большие запасы слабого
пива и не потреблял его, обычно завидовали, и в то
же время народ их ненавидел и все, кому на долю
доставалось мало пива, испытывали беспокойство.
Они считали, что было бы самым большим бедствием,
которое может на них обрушиться, если бы у них на
руках оставалось много хмеля и ячменя, и, чем
больше они их ежегодно потребляли, тем больше, по
их мнению, процветала страна.

Правительство издало очень мудрое постановление
относительно тех доходов, которые они получали от
экспорта, очень поощряло ввоз соли и перца и
облагало очень большими пошлинами все, что было не
остаточно выдержано и могло каким-либо образом
помешать продаже их собственного хмеля и ячменя.
Те, кто стоял у руля, показываясь



140 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 141



на публике, демонстрировали, что они совсем
избавлены от жажды и полностью лишены ее, и
приняли ряд законов, чтобы предотвратить ее рост и
наказать тех безнравственных людей, которые
открыто осмеливались ее утолять. Если же
рассмотреть их как частных лиц и пристально
вглядеться в их жизнь и беседы, то они, как
оказалось, любили слабое пиво сильнее других и
пили его больше, но всегда под тем предлогом, что
для улучшения цвета их лица требовалось напитка
больше, чем для тех, кем они правили, а что
главное, о чем они заботились, игнорируя свои
собственные интересы, - обеспечить изобилие
слабого пива у подданных вообще и высокий спрос на
их хмель и ячмень.

Поскольку никому не запрещалось пить слабое пиво,
священники употребляли его так же, как и миряне, и
некоторые из них - в изрядном количестве; тем не
менее все они хотели, чтобы их из-за этого считали
менее жаждущими, чем других, и никогда не
признавались, что они пили с какой-либо иной
целью, кроме улучшение цвета лица. В своих ре
игиозных собраниях они были более откровенны, ибо,
как только они туда приходили, все они, как
священники, так и миряне, от самых высо
опоставленных до самых ничтожных, открыто
признавали, что им хочется пить, что менее всего
их тревожит изменение цвета лица и что все их
помыслы устремлены на слабое пиво и утоление
жажды, какой бы иной предлог они при этом ни
выдвигали. Примечательным было то, что считалось в
высшей степени наглым воспользоваться этими откро
ениями в ущерб кому бы то ни было и употребить эти
признания потом, вне храмов, и каждый считал
ужасным оскорблением, если его называли жаждущим,
хотя бы видели, как он поглощал слабое пиво целы
и бочонками. Главными темами их проповедников были
великое зло жажды и безумство ее утоления. Они
призывали своих слушателей сопротивляться этому
искушению, яростно поносили слабое пиво и часто
повторяли, что это яд, если его пьют с
удовольствием или с какой-либо иной целью, кроме
улучшения цвета лица.

Выражая признательность своим богам, они
благодарили их за изобилие слабого пива, которое
они получили от них и которое служило им
утешением, хотя они так мало его заслуживали, и
постоянно утоляли им свою жажду, будучи глубоко
убеждены, что пиво было дано им для иного, лучшего
применения. Испросив прощения за эти проступки,
они просили богов уменьшить их жажду и дать им
силу сопротивляться ее неотступности; однако в
разгар своего самого горького раскаяния и самых
смиренных молений они никогда не забывали о слабом
пиве и молились о том, чтобы они по-прежнему имели
его в изобилии, торжественно обещая, что, какими
бы нерадивыми они ни были ранее в этом деле, в
будущем они не выпьют ни капли его иначе как с
целью улучшения цвета лица.

Это были постоянные молитвы, соединенные вместе,
чтобы их хватило надолго; и, поскольку их
продолжали использовать без каких-либо изменений
несколько столетий подряд, некоторые считали, что
боги, знавшие будущее и уверенные, что обещание,
которое они слыша

и в июне, будет дано им и в январе будущего года,
полагались на эти клятвы не больше, чем мы
полагаемся на те шутливые надписи, в которых люди
предлагают нам свое имущество, сегодня - за
деньги, а завтра - задаром. Они часто начинали
свои молитвы очень таинственно и много говорили о
духовном; однако внутренне никогда не отделяли се
я от мира сего настолько, чтобы кончить молитву,
не досаждая богам просьбами благословить
пивоварение во всех его отраслях, и покрови
ельствовать ему, и для блага всего общества
неуклонно увеличивать потребление хмеля и ячменя.

(Ф) Бич трудолюбия, довольство...

Многие говорили мне, что бичом трудолюбия служит
лень, а не довольство; поэтому, чтобы доказать
свое утверждение, которое некоторым людям
представляется парадоксом, я отдельно рассмотрю
лень и довольство, а затем поговорю о трудолюбии,
с тем чтобы читатель мог судить, какое из двух
первых наиболее противоположно последнему.

Лень - это отвращение к делу, обычно
сопровождаемое безрассудным желанием оставаться
бездеятельным; и ленивым является всякий, кто
отказывается от какого-либо дела, которое он
должен совершить для себя или для других, хотя в
этом ему не препятствует никакое иное законное
занятие. Мы обычно называем ленивыми только тех,
кого мы считаем ниже себя и от кого мы ожидаем
каких-либо услуг. Дети не считают, что их родители
ленивы, а слуги - что ленивы их хозяева; а если
джентльмен так чудовищно потворствует своему покою
и праздности, что сам не наденет себе башмаков,
хотя он молод и гибок, никто его не назовет за это
ленивым, если он может содержать слугу или еще
кого-нибудь, кто может сделать это для него.

Г-н Драйден дал нам очень хорошее представление о
величайшей лени на примере утопающего в роскоши
египетского царя7'. Его величество пожаловал
некоторые значительные дары нескольким своим
фаворитам, и сейчас же его главные министры
принесли пергамент, который он должен подписать,
чтобы подтвердить эти дары. Сначала он ходит взад
и вперед с выражением суровой озабоченности на
лице, затем усаживается, как очень уставший
человек, и наконец с величайшим отвращением к
тому, что он собирается сделать, берет перо,
начинает вполне серьезно жаловаться на длину слова
"Птолемей" и выражает великую озабоченность тем,
что его имя - не короткое односложное слово, что,
по его мнению, избавило бы его от множества
хлопот.

Мы часто упрекаем других в лени, потому что сами в
ней виновны. Несколько дней тому назад, когда две
молодые женщины сидели и вязали, одна сказала
другой: "Страшно тянет холодом из двери, ты, се
тра, ближе к ней сидишь, пожалуйста, закрой ее".
Другая, моложе ее, правда, снизошла до того, чтобы
бросить взгляд на дверь, но осталась сидеть и
ничего не ответила; старшая опять два или три раза
пыталась ее просить и наконец, когда вторая ничего
ей не ответила, сердито вста



42 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 143



ла и сама закрыла дверь; возвращаясь на свое
место, она очень сурово посмотрела на младшую и
воскликнула: "Боже мой, сестра Бетти, я бы ни за
что на свете не была такой ленивой, как ты!" - и
произнесла это так серьезно, что даже покраснела.
Признаю, что младшая должна была бы подняться; но,
если бы старшая не слишком переоценивала свой
труд, она бы сама молча закрыла дверь, как только
ее начал беспокоить холод. Она была не более чем
на шаг дальше от двери, чем сестра, а что касается
возраста, то разница между ними не превышала
одиннадцати месяцев, а им обеим не было и по
двадцати лет. Я полагал бы, что крайне трудно
определить, кто из них двоих более ленив.

Есть тысячи бедняг, которые постоянно трудятся из
последних сил, не получая почти ничего, потому что
они не размышляют и не знают, чего стоят
прилагаемые ими усилия, в то время как другие, хи
рые и понимающие истинную ценность своего труда,
отказываются работать за более низкую плату не
потому, что они бездеятельные натуры, а потому,
что не хотят сбить цену своему труду. Один
сельский джентльмен увидел у задней стороны биржи
посыльного, который расхаживал взад и вперед,
заложив руки в карманы. "Прошу тебя, друг, -
сказал он, - отнеси для меня это письмо до
Боу-Чэрч, и я дам тебе пенни". - "Я пойду со всем
моим удовольствием, - ответил тот,но, хозяин, я
должен получить два пенни". А когда джентльмен
отказался их дать, парень повернулся к нему спиной
и проворчал, что уж лучше играть задаром, чем
задаром работать. Джентльмен счел необъяснимым
проявлением лени со стороны посыльного, что он
предпочел шататься взад и вперед и ничего не
получать,чем заработать пенни тоже без всякого
труда. Несколько часов спустя случилось ему быть с
друзьями в таверне на Треднидлстрит, где один из
них, вспомнив, что он забыл послать за векселем,
который должен был той же ночью отправить почтой,
оказался в весьма затруднительном положении и
немедленно захотел, чтобы кто-нибудь сходил вместо
него в Хэкни как можно скорее. Было после десяти
вечера, в разгар зимы, шел сильный дождь, и все
посыльные в округе уже легли спать. Джентльмен
очень забеспокоился и сказал, что, чего бы это ему
ни стоило, он должен кого-нибудь послать. Наконец
один из буфетчиков, видя его настойчивость, сказал
ему, что знает посыльного, который мог бы встать,
если это будет работа, за которую ему стоит
браться. "Стоит ему браться, - очень нетерпеливо
воскликнул джентльмен,ов сомневайся в этом, друг.
Если ты кого-нибудь знаешь, пусть он поспешит, как
только может, и я дам ему гинею, если он будет
обратно к полуночи". После этого буфетчик взял
послание, вышел из комнаты и менее чем через
четверть часа вернулся с приятным известием, что
послание будет доставлено как можно быстрее. Тем
временем общество развлекалось, как и раньше, но,
когда время начало приближаться к двенадцати, все
вынули часы и разговор сосредоточился на том,
когда же вернется посыльный. Некоторые были того
мнения, что он все же может вернуться до того, как
часы пробьют полночь;

другие считали это невозможным, и оставалось всего
лишь три минуты до полуночи, когда вошел проворный
посыльный, от которого валил пар, одежда его была
насквозь мокрой от дождя, а голова вся покрыта
потом. На нем не осталось сухой нитки, за
исключением внутренней стороны его бумажника,
откуда он извлек вексель, за которым его послали;
посыльный по указанию буфетчика подал его
владельцу. Тот был настолько доволен той
быстротой, с какой он выполнил поручение, что дал
ему обещанную гинею, в то время как другой джент
ьмен налил ему полный бокал вина, и все общество
похвалило его за усердие. Когда этот парень
подошел поближе к свету, чтобы взять вино, тот
сельский джентльмен, о котором я говорил вначале,
к своему величайшему восхищению, узнал в нем того
самого посыльного, отказавшегося заработать пенни,
которого он считал самым ленивым смертным на
земле.

Эта история учит нас, что не следует путать тех,
кто отказывается от работы потому, что не имеет
возможности проявить себя с наиболее

шеи пользои, с теми, кто из-за отсутствия силы
духа цепляется за свою лень и скорее согласится
голодать, чем пошевелит пальцем. Без этой
предосторожности мы рискуем всех людей объявить
более или менее ленивыми в зависимости от их
оценки того вознаграждения, которое им обещано за
труд, и тогда самых трудолюбивых можно счесть
ленивыми.

Довольством я называю ту спокойную безмятежность
духа, которой наслаждаются люди, когда думают, что
они счастливы, и остаются удовлетворенными таким
положением, в котором они находятся. Оно
подразумевает благоприятное истолкование нашего
положения и мирную уравновешенность, которая
незнакома людям, когда они озабочены улучшением
своего положения. Это такая добродетель, одобрение
которой очень рискованно и сомнительно, ибо в
зависимости от того, как меняется материальное
положение людей, их надо либо порицать, либо
хвалить за то, что они ею обладают.

Одинокому мужчине, который много работает и занят
тяжелым трудом, родственник оставляет сто фунтов в
год. Это изменение судьбы вскоре приводит к тому,
что работа ему надоедает, и, не обладая доста
очным трудолюбием, чтобы добиться успеха в этом
мире, он решает вообще ничего не делать и жить на
свой доход. Пока он живет по средствам, платит за
то, что берет, и никого не обижает, его называют
честным тихим человеком. Поставщик провизии,
квартирная хозяйка и портной, а также и другие
делят между собой то, что он имеет, и общество
каждый год обогащается за счет его доходов, в то
время как, если бы он занимался своим прежним
делом или каким-либо иным, он должен был бы мешать
другим и кто-нибудь получал бы меньше из-за того,
что он забирал бы свою долю; и поэтому, хотя бы он
оказался самым ленивым созданием на свете,
проводил бы в постели пятнадцать часов из двадцати
четырех, а в остальное время бездельничал и только
шатался взад и вперед, никто бы его не порицал, а
бездеятельность его духа получила бы почетное
название довольства.



144 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 145



Но если тот же самый человек женится, заводит
трех-четырех детей и продолжает по-прежнему вести
ту же самую легкую беззаботную жизнь, остается
удовлетворенным тем, что имеет, и, не пытаясь
заработать и пенни, предается своей привычной
лени, то прежде всего его родственников, а затем и
всех его знакомых тревожит его нерадивость. Они
предвидят, что его дохода будет недостаточно для
должного воспитания стольких детей, и боятся, что
некоторые из них могут стать если не позором, то
бременем для них. После того как в течение
некоторого времени эти опасения шепотом передаются
от одного к другому, его дядя Грайп дает ему
нагоняй и обращается к нему с таким увещеванием:
"Как, племянник, все еще без дела! Стыдно! Не могу
представить себе, что ты делаешь, чтобы убить
время; если ты не хочешь заниматься своим прежним
делом, существуют десятки способов, чтобы зарабо
ать пенни. Правда, у тебя есть сотня в год, но
расходы твои ежегодно растут, а что ты будешь
делать, когда твои дети станут взрослыми? У меня
состояние побольше твоего, однако ты же видишь, я
не бросаю своего дела; нет, я заявляю, даже если
бы я владел целым миром, я бы не смог вести такую
жизнь, какую ведешь ты. Признаю, это не мое дело,
но все говорят, что стыдно такому молодому
человеку как ты, при твоей силе и здоровье не
заниматься чем-нибудь полезным". Если эти
увещевания не изменят его за короткое время и он
еще полгода будет ходить без занятия, то станет
притчей во языцех для всех соседей, и за те же
самые качества, которые некогда послужили
основанием для того, чтобы его называли тихим
довольным человеком, его станут называть самым
плохим мужем и самым ленивым созданием на земле.
Отсюда ясно видно, что, когда мы объявляем
поступки хорошими или плохими, мы принимаем во
внимание только тот вред или пользу, которые
получает от них общество, а не того человека,
который их совершает.

Слова "й1ц;епсе" ("старание") и "1псшйгу"
("трудолюбие", '-'усердие", "рвение") часто
употребляются без разбора, обозначают одно и то же
качество, но между ними существует огромная
разница. У бедняги может оказаться достаточно и
старания и изобретательности, он может быть
экономным, усердным человеком и все же, не
стремясь улучшить свое материальное положение,
оставаться довольным тем состоянием, в котором он
находился; но трудолюбие, кроме других качеств,
подразумевает жажду приобретения и неутомимое
желание улучшить свое положение. Когда люди
считают, что прибыли, которые обычно приносит их
занятие, или их доля в деле слишком малы, у них
есть два способа, чтобы заслужить название
"трудолюбивые": они должны быть либо достаточно
изобретательны, чтобы найти необычные и тем не
менее законные способы расширения своего дела или
увеличения своих прибылей, или же восполнять этот
недостаток многообразием занятий. Если торговец
заботится о том, чтобы обеспечивать товарами свою
лавку, и уделяет должное внимание своим
посетителям, он старательный в своем деле человек.
Но если, кроме того, он принимает особые усилия,
чтобы продать товар лучшего качества с большей
выго

ой, чем его соседи, или же, если благодаря своей
услужливости или какому-либо иному хорошему
качеству, приобретая множество знакомых, он
прилагает все возможные усилия, чтобы привлечь
покупателей в свою лавку, тогда его можно назвать
трудолюбивым. Сапожник, даже если он занят лишь
половину своего рабочего времени, но не запускает
дело и торопится, когда у него есть заказ, -
несомненно старательныи человек; но, если он
трудится посыльным, когда у него нет заказов, и
делает сапожные гвозди, а по ночам работает
сторожем, тогда он заслуживает того, чтобы его
называли трудолюбивым.

Если то, что сказано в данном замечании, должным
образом взвесить, мы обнаружим, что либо лень и
довольство очень близкие родственники, либо если
есть между ними большая разница, то второе более
противоположно трудолюбию, чем первое.

(Х) Что улей жить не может честно.

Вероятно, этого можно было бы достичь там, где
люди удовлетворяются своей бедностью и не боятся
лишений; но, если бы они захотели равным образом
наслаждаться своим покоем и мирскими удовольст
иями и быть одновременно богатым, могущественным и
процветающим, а также и воинственным народом, это
оказалось бы абсолютно невозможно. Я слышал, как
люди говорили о том сильном впечатлении, которое
производили спартанцы во всех других государствах
Греции, несмотря на их необычайную умеренность и
другие достойные подражания добродетели. Но,
безусловно, никогда не существовало другой страны,
величие которой было бы более пустым, чем их. Вели
олепие, в котором они жили, уступало тому, которое
можно видеть в театре, и они могли гордиться
единственно тем, что ничем не наслаждались.
Действительно, их и боялись и уважали в других
странах. Они были настолько прославлены своей
доблестью и искусством в воинских делах, что их
соседи не только искали их дружбы и помощи во
время

и

воин, но и были довольны и уверены в победе, если
могли заполучить спартанского военачальника в
качестве командующего своими армиями. Зато их
дисциплина была настолько строга, а образ жизни
настолько суров и лишен всяких удобств, что самые
умеренные из нас отказались бы подчиниться
жесткости таких грубых законов. Среди них было пол
ое равенство. Золотые и серебряные монеты
осуждались; их разменные деньги изготовлялись из
железа, они были тяжелыми и малоценными; чтобы
скопить двадцать или тридцать фунтов, требовалось
довольно большое помещение, а для их перевозки -
не меньше чем упряжка волов. Еще одно их средство
предотвращения роскоши состояло в том, что они
обязаны были есть вместе, за общей трапезой, и они
так редко разрешали кому-либо обедать или ужинать
отдельно, у себя дома, что, когда один из их
царей, Агис, победив афинян и вернувшись домой,
послал за своей порцией пищи (потому что хотел
поесть наедине со своей царицей), полемархи72 ему
отказали.



146 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 147



Плутарх сообщает, что в воспитании юношей их
главной заботой было сделать из них хороших
подданных, приучить их переносить тяготы длинных и
утомительных переходов и никогда не возвращаться
без победы с поля боя. Когда им исполнялось
двенадцать лет, они жили небольшими группами и
спали на подстилках, сделанных из камыша, который
рос по берегам реки Эврот7З; а так как верхушки
камыша были острыми, они вынуждены были их
обламывать голыми руками, без помощи ножей. Если
зима была суровой, они добавляли в камыш немного
семян чертополоха, чтобы согреться (см.: Плутарк.
Жизнь Ликурга). Из всех этих обстоятельств видно,
что ни один народ на земле не был менее изнежен,
чем спартанцы; но, лишенные всех жизненных
удобств, они за все свои старания не приобретали
ничего, кроме славы воинственного народа,
приученного к трудам и лишениям, что было
счастьем, в котором на тех же условиях нуждались
совсем немного людей. И хотя они стали
властелинами мира, они им совсем не наслаждались,
и поэтому англичане вряд ли позавидовали бы им и
их величию. Чего люди хотят в наше время,
достаточно полно показано в комментарии О, где я
рассказывал об истинных наслаждениях.

(Ц) В мирских удобствах пребывать...

О том, что слова "десепсу" ("приличие") и
"сопчеп1епсу" ("удобство") очень двусмысленны и не
могут быть поняты, если мы незнакомы с положением
и состоянием тех лиц, которые их употребляют, уже
говорилось в комментарии Л. Ювелир, торговец
шелком и бархатом или какой-либо иной достойный
доверия купец, имеющий три-четыре тысячи фунтов
для ведения дела, должен каждый день есть два мяс
ых блюда и что-нибудь совершенно необычное на
воскресенье. Жена его должна рожать на кровати,
покрытой алым дамасским узорчатым шелком, и иметь
отлично обставленные две-три комнаты. На следующее
лето она должна иметь дом или по крайней мере
очень хорошие комнаты за городом. Человек,
проводящий время вне города, должен иметь лошадь,
а его слуга - вторую. Если у него приличное за
ятие, он надеется через восемь - десять лет
держать свой экипаж и, несмотря на это, еще через
двадцать два-двадцать три года каторги (как он это
называет) - стоить по меньшей мере тысячу фунтов
дохода в год, которые унаследует его старший сын,
и еще по две-три тысячи фунтов для каждого из
остальных детей для начала самостоятельной жизни.
А когда люди, обладающие таким состоянием, молятся
о хлебе насущном и не подразумевают под этим
ничего чрезмерно необычного, они считаются весьма
скромными. Называйте это гордостью, роскошью,
излишеством, как хотите, - именно так и должно
быть в столице процветающей страны. Те, чье
состояние поменьше, должны удовлетворяться менее
дорогостоящими удобствами, а другие, более
высокого положения, разумеется, за свои удобства
будут платить дороже. Некоторые люди считают всего
лишь приличием, ес

и им подают на серебре, а карету с шестеркой
относят к необходимым жизненным удобствам; а если
пэр не имеет трех-четырех тысяч дохода в год, то
его светлость считается бедняком.

После первого издания данной книги на меня
обрушились несколько человек, предъявляя
доказательства того, что чрезмерная роскошь,
безусловно, приведет к несомненному разорению всей
страны; однако я быстро опроверг их возражения,
когда показал им те пределы, которыми я ограничил
роскошь. Поэтому, чтобы в будущем все читатели мог
и правильно понять меня в этом вопросе, я укажу на
те предостережения, которые я высказал, и на те
условия, которые я оговорил как в предыдущем, так
и в данном издании, и, если ими не пренебрегать,
они должны предотвратить всякую разумную критику и
устранить некоторые возражения, которые в
противном случае могли бы быть высказаны против
меня. В качестве истин, от которых ни в коем
случае нельзя отклоняться, я изложил следующее:
бедных необходимо строго принуждать к работе,
благоразумно облегчать их нужды, но безрассудно со
сем их избавлять от них'"; сельское хозяйство и
рыболовство необходимо развивать во всех их
отраслях, чтобы сделать провизию и, следо
ательно, труд дешевыми'. Я назвал невежество в
качестве необходимого компонента в той смеси,
которую представляет собой обществоз', из всего
этого очевидно, что я никогда не мог вообразить,
что роскошь нужно делать всеобщей, распространяя
ее во всех уголках королевства. Я потребовал
также, чтобы была обеспечена неприкосновенность
собственности, правосудие отправлялось
беспристрастно и во всем учитывались интересы
страны4'. Но на чем я более всего настаивал, о чем
неоднократно напоминал, это о том большом
внимании, которое надо уделять торговому балансу,
и о той заботе, которую следует проявлять
законодателям, чтобы каждый год импорт никогда не
превышал экспорта; и там, где это соблюдается и
где не игнорируются другие вещи, о которых я
говорил, никакая чужеземная роскошь не может
разорить страну, и я по-прежнему продолжаю это
утверждать. Расцвет роскоши наблюдается только в
густонаселенных странах, а в них - только у вер
ушки, а чем больше верхушка, тем пропорционально
еще больше должна быть самая нижняя их часть, та
основа, которая поддерживает всех, - масса
трудящихся бедняков.

Если разоряются слишком рьяно подражающие другим,
обладающим гораздо большим состоянием, то они
должны благодарить только самих себя. В этом нет
ничего, что говорило бы против роскоши, ибо,

' С. 114.

2' С. 116. з' С. 62.

4 С 67

5' С. 66.



148 БАСНЯ О ПЧЕЛАХ...

КОММЕНТАРИИ 149



кто может существовать и живет богаче, чем
позволяют доходы, тот дурак. Некоторые знатные
люди могут держать три-четыре экипажа и шестерку
лошадей и вместе с тем откладывать деньги для
своих детей, в то время как молодой лавочник
разоряется, держа всего одну жалкую лошадь.
Богатая страна не может обойтись без мотовства, и
все же я вообще не знаю города, в котором было бы
полно расточителей и в то же время не отыскалось
бы достаточно скряг, число которых со
тветствовало бы числу мотов. Когда старый купец
разоряется из-за того, что в течение долгого
времени был расточительным или неосторожным,
молодой новичок, начавший заниматься тем же самым
делом, приобретает состояние благодаря экономности
или большему трудолюбию, хотя ему нет еще и
сорока. Кроме того, слабости людей часто работают
по принципу противоположностей; некоторые ограни
енные души никогда не могут процветать, потому что
они слишком скаредны, в то время как ловкачи
накапливают огромное богатство, свободно тратя
свои деньги и как бы презирая их. Но превратности
судьбы неизбежны, и самые прискорбные из них
вредны для общества не более, чем смерть отдельных
его членов. Крестины должным образом
уравновешивают похороны. Те, кто непосредственно
несет потери из-за несчастий других, очень жалеют
об этом, жалуются и шумят; но другие, нажившиеся
на них, поскольку таковые всегда есть, держат язык
за зубами, потому что считается неприличным, если
кто-то наживается на потерях и бедствиях своего
соседа. Различные подъемы и спады образуют колесо,
которое, постоянно вращаясь, приводит к движению
весь механизм. Философы, осмеливающиеся направлять
свои мысли за пределы того узкого круга, который
находится непосредственно перед ними,
рассматривают резкие перемены в судьбах граждан
кого общества точно так же, как расширения и
сокращения легких; последние в такой же мере часть
процесса дыхания у более совершенных животных, как
и первые; так что изменчивое дыхание непостоянной
фортуны для общества то же самое, что изменчивый
воздух для живого существа.

Следовательно, скупость и расточительность в
равной мере необходимы для общества. То, что в
некоторых странах люди обычно более щедры, чем в
других, вытекает из различия в материальных усло
иях, которые склоняют к тому или другому пороку, и
возникает из состояния общественного тела, а также
темперамента, данного природой. Я прошу прощения у
внимательного читателя за то, что здесь я для
людей, обладающих короткой памятью, кое-что
повторяю: суть этого можно было уже видеть в
комментарии Р. Наличие большего количества денег,
чем земли, высокие налоги и недостаток провизии,
трудолюбие, старательность, деятельный и
беспокойный дух, злонравие и мрачный характер,
старость, мудрость, род занятий, богатства,
приобретенные нашим собственным трудом, и надежно
обеспеченные свобода и собственность - все это
располагает к скупости. Напротив, праздность,
довольство, добродушие, веселый нрав, молодость,
безрас

удство, деспотическая власть, легко нажитые
деньги, изобилие провизии и неуверенность в
обладании собственностью - все эти обстоятельства
делают людей склонными к расточительству. Там, где
больше первых, преобладающим пороком будет
скупость, а расточительностьтам, где перевешивают
вторые; однако всеобщей бережливости всех людей
никогда не было и не будет, если она не требуется
национальными интересами.

Законы, направленные против роскоши, могут быть
полезны бедной стране после великих бедствий
войны, чумы или голода, когда остановилась работа
и оказался прерван труд бедняков; но вводить их в
богатом королевстве означало бы неверно понимать
его интересы. Я закончу свои замечания о
возроптавшем улье, заверив сторонников всеобщей
бережливости, что персы и другие восточные народы
не смогли бы покупать в больших количествах тонкое
английское сукно, которое они употребляют, если бы
мы одаряли своих женщин меньшим количеством
азиатских шелков.



Hosted by uCoz